"Костёр зверолова" (2010)

Закат Пегаса

Олегу Лукьянчикову

Беды растущий Геликон,
Пегас, останови!
Химеры стоголосый стон,
Не знающий любви,
Стрелой навеки пригвозди
К высотам чёрных скал,
Не заблудись, не пропади
В стране кривых зеркал.
Раскаты гнева, грады бомб
И молнии войны
Неси в небесный Зевса дом,
Где обитают сны
Земных племён, чей гордый ген
Куёт хромой Гефест,
А жизни мысленный рентген
Рисует ржавый крест.
Смотреть без слёз на твой закат
Я силы не найду -
В Олимпе, видно, боги спят,
И выходной в аду...
Ночных ярил ты младший брат -
Прохладный лунный чай
И звёздных кистей виноград
В ночи отведать дай,
Сойди в неласковый рассвет,
Где спеет злая новь,
Спаси людей от свежих бед
И беспокойных снов.
Лети, как Логос, через мрак
Несотворённых эр,
Где гербовый, фатальный знак
Оставил тамплиер.
В любом из нас младенец-бог,
Играющий со львом,
Бежит, не чуя дней и ног,
Со временем вдвоём.
И ты, Пегас, лети за ним
Из детского штриха,
Пока взросленья тёмный лимб
Тебя не услыхал.

Открытое письмо Богу

Иллюстрация: Вячеслав Карижинский (с)

Истреби меня, Господи! Только немногим из тех,
Кто привязан ко мне, оботри бесполезные слёзы.
Их беда это твой всемогущий, предательский грех.
Ты в ответе за их поклоненье, надежды и грёзы.
Мой незримый терновый венец не вручай никому,
Неприкаянных духом овец убивай при рожденье.
За столом Ты пируешь, бросая объедки во тьму,
И смеющийся дьявол напротив - твоё отраженье.
Он твой брат и советчик, твой дилер и верный слуга.
Никогда и нигде не бывало прочнее союза.
Ты не знаешь ни бешеной крови, ни стали врага,
Ни калеченой плоти, ни муки сизифова груза.
Презираю тебя за бездушные лики толпы,
За собачьи клыки, что всегда наостре-наготове,
За пустые мозги, за садистский немереный пыл,
Что являют твой образ и адских чудовищ подобье.
Если бляди твои с вавилонской эпохи сидят
У престола ублюдков - твоих драгоценных вассалов;
Если в чашу надежды вливаешь Ты медленный яд,
А царям помогаешь приростом дохода и сала,
Что тогда говорить о чиновном составе в раю
И об избранной пастве, где твари и дряни по паре?
Гениальность Твою на злодейство они воспоют,
Потешаясь над теми, кто корчится в боли и жаре.
Море трав и цветов - красота - невозможно вздохнуть,
Океаны кровИ - там нельзя никогда захлебнуться...
Злое племя Земли выбирает единственный путь,
Как и Ты, обмануть, напугать, истребить, обмануться.
Умертви меня, Господи! Будь же достоин, мой враг!
Это лучший подарок противнику после мучений.
Если жизнь ненавидишь, развей, как положено, прах
И сотри моё имя из памяти слёз и речений.

Короткая встреча

Picture by Andreea Anghel (c)

Как наша встреча коротка, как вековечна боль!
Твоя горячая рука, беззвёздная юдоль...
От немоты усталых глаз, неисчислимых слов
Позволь, закончив перифраз, уйти с тобой под кров,
Где долгий танец наших рук и трепетанье губ
За дверью прожитых разлук не углядит суккуб.
Не будем души отдавать ни винам, ни речам -
Пусть клонится бесшумно прядь к понуренным плечам
И в тёплом лоне боль моя сиротская поёт -
Сиянье лунного огня сокроет наш полёт.
Мы рождены не для любви - и в этом вся вина...
Твой добрый муж сейчас не спит - грустит моя жена...
Невыразимую печаль не стоит объяснять,
И всё, что в сумраке познал, я должен потерять.
Сам Бог не сможет отменить печати на сердцах -
Сближенья призрачную нить обрубит верный страх.
Мечты, возникшие из тьмы, ослабнут и уснут,
Перенесём без боли мы прощанья строгий суд,
В зарю шагнём за окоём, оставив дым свечей,
Не ведая, куда идём... и кто мы... и зачем...

Последняя неделя до острога

Нет больше ни печали, ни тревоги,
И только фонарей больничный свет
Прозрачною стеною на дороге
Застыл, и мотыльков ночной балет
Я вижу за пределом ржавой клетки,
Надетой на немытое окно...
А шёпоты ко мне бегут по веткам -
Воспоминаний старое кино.
И голоса в мои ныряют вены,
Невинные, чужие голоса...
Огонь, иди за мной, гори, Селена,
Залей молочной плазмою глаза -
В них места нет, ни солнцу, ни слезам...
Так тихо, будто время прекратило
Обратный, неминуемый отсчёт.
Я знаю - рядом тот, кого убил я.
Злодеем он меня не наречёт,
И пролистав моей беды страницы,
Он рваной тенью спрячется в углу -
Но что во взгляде вечном затаится,
На горе разгадать я не смогу.
Вот снова летний день, друзья и школа,
Фатальной масти карта, сталь ножа,
И мечется рука кровавым соло,
И двое смотрят в небо, не дыша -
В густой осоке пан и госпожа...
Всё это память мне являет ночью
Под шумные капели старых труб.
Спасает боль, а тишина пророчит
Горячее дыханье медных руд
И красный смех кузнечного каленья -
Он сердце никогда не закалит.
Огонь идёт за мной, горит Селена
Подземным отражением Лилит.
От сульфазина боль, как от удара -
Тупая боль порушенных основ,
По небу бродит звёздная отара,
И ветер бьёт по струнам проводов.
Мой Пастырь, я к суду уже готов...
Нет больше ни печали, ни тревоги,
Лишь ожиданья тягостный покой.
Последняя неделя до острога
Меня уносит медленной рекой.

20-й сонет Шекспира

Мне в девичьем лице сама Природа
Явила божество моих страстей,
А сердцу девы вовсе не угодны
Неверность и двуличие людей.
Зеницы не лукавя - осеняют
И всякого пленят в единый миг.
Природа, сотворив её для рая,
Не ведала тогда земных интриг.
Но ради обладания решила
Принесть мне поражение и боль,
Отличие создав, что мне не мило,
И выкрасть деву - что ж, теперь изволь
Познать прекрасной плоти утоленье,
А мне оставь былой любви томленье.

- - - - -

A woman's face with Nature's own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all 'hues' in his controlling,
Much steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created;
Till Nature, as she wrought thee, fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she prick'd thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.

На двадцатом этаже

В четырёхэтажном доме,
На двадцатом этаже
Ходит странная кулёма
В бигудях и неглиже,
Пишет днём стихи да прозу
И хохочет по ночам,
Всем жильцам она занозой
В души лезет невзначай.
Ночью всех тревога гложет,
Раздраженье, непокой.
Только вот никто не может
Отругать за шум ночной
Эту даму потому, что
Не выходит днём она -
Ну а стены видят лучше
Свет бессонного окна.
На коротком расстоянье
Между спальней и молвой
Лучше слышатся стенанья
И удары головой.
Привидение реальней
Отражений в зеркалах,
И соседей, самых дальних,
Как всегда, сближает страх.
Ты об этой даме помни,
Если будешь сильно пьян,
Если ночью двинет кони
Собутыльник твой - буян.
Несомненно, что виновна
В кутеже и кураже
Эта белая ворона,
Амазонка в неглиже,
За измены и скандалы
Ей положен нагоняй,
За сонеты, мадригалы
И за мильтоновский рай,
Ведь она несёт истому
Чреслам праведных мужей...
В четырёхэтажном доме
На двадцатом этаже.

Никогда не прощу

Никогда не прощу тебя, Отче - Ты бросил людей!
А людей не прощу за незрячую веру в Тебя,
За пустые слова, что безумный, лихой фарисей
Выше правды возносит и бьёт оголтело в набат,
Если истина в двери продажного храма стучит
Или вольные мысли уводит от глупых обрядов.
Здесь молитва фальшивым и жалким фальцетом звучит,
И пасётся больное душой человечее стадо.
За непонятый мир, за бессмысленный спор в небесах
И за Каина, что был тобою обижен зазря,
За невнятность имён: Адонай, Иегова, Аллах,
Что злодеям позволила их в суете повторять.
За аферы народов, где ставка не меньше, чем жизнь,
Где спасения нет - только ад или яд укоризны,
Я с Тобою не стану делить ни мычание тризн,
Ни щенячий восторг от иллюзии праведной жизни.

Чёрная жница

Иллюстрация: Алексей Бахтиозин (с)

Брела по Земле от любви до проклятья
Беда, что надела воронино платье,
Незрячими безднами в чёрных глазницах
Глотала людей темнолицая жница.
Полуденной тенью скользя между сосен,
Она зазывала сосновую осень.
Осенние люди всегда замечали,
Как солнечный свет, замирая в печали,
Оранжево-серыми красками страха
Ложился на камни, как будто на плаху,
И в небе смолкало эолово пенье,
И время спускалось в пустой муравейник.
Кому рассказать, ведь никто не поверит,
Что волны стоят и волнуется берег?
Но дама, взлетев на мифических крыльях,
Засыплет свой след календарною пылью,
Оставит посланье, в котором ни строчки -
Одно лишь забвенье от точки до точки,
И сменится день одичалою ночью,
А в небе холодном, шершавом на ощупь,
Я буду идти, ухватившись за воздух,
Крылами лаская погасшие звёзды,
И ждать возвращения адовой жницы,
Чтоб сердцу позволила снова забыться.

Кисюль

Честным труженикам и дехканам, немногочисленным борцам за культуру и
просвещение, а также не очень вдумчивым жителям и гостям Узбекистана я посвящаю
этот трагикомический стих.

Красавица, купи мая картощька,
Харёщий, сладкий, мимо не иди!
Я за неё беру монет нимнощька,
Дам пять кило. Не свалищься в пути?
Какая ты краса, ям зур, ям гул[ь]*
Вай-вай, прэлэстна ты, кисюль!
Воротищь нос -
Эээ!
Что такое, дочка?
Чего ты смотрищь, словно я навоз?
Да, я вспотел в такой жара нимнощька,
Дыщу весь день, как старый паравоз.
Я сам сажял и собирал картощька,
Купи кило, не пожалеешь, дочка...
Держи кулёк - и ставим жирный точькя!
Ну вот, [д]жоним**, уже и улыбнулась!
На две ещё бепуль***, родной ты мой!
Вчера моя сноха из Янгиюля
Приехала с дитёй ко мне домой.
И гавкает, как бещиный питбюль,
Представь, кисюль...
Всё тарабанит: "Лысый ты и бэдный,
А я на мырсыдесе - хоть в кишлак".
Хотел я тыкнуть ей по харя вредный,
Да жалка пачкить тружьиный кулак
Сама так - дура, целый нуль
Вай-вай, кисюль.
На горб ни раз не положила груза,
Но учить всех, как жить за ничиво.
Мол, у неё такой бальшая пуза
Не ат абжорства - эта comme il faut****
Щтоб ей нэ гаравили: "ты смарчок,
Как на базаре луковый стручок".
За то, щьто старый хрен хатишь послушать,
На две ищо картощьки, асалим*****
Родня мне всю замордовала дущу,
А я ворам не буду падхалим.
Дитю мне жалька: слушает биднящька
Такой нечеловеческий какащька...
А знаишь, я хоть плохо русский знаю,
В кладовькя мой храню под старый джут
Есенина, Улисса и Аббая,
А то ещё увидют и сожжут
Мне чёрный будет сердце от золы
Ищу я в доме пятые углы...
я ночью слушал Моцарт и Бетховен,
А мне мулла орёт "ти бездуховин"
Не строют в доме пятые углы...
Что, слушать только одного Оглы?
Он, правда, харащо паёт, Бюль-Бюль...
Вот так, кисюль.
И знаищь, все мы братья и сестричкя.
Кто на лепёшка пашить и на плов,
Дущой по жизня, как по веткам птичкя
Скакакет хоть и жизнь его суров.
Весь мир заворовали те щакалы,
Что лижить падишаховский чулок.
На весь народ такой клеймо поклали
За ногу мать и папа за пупок!
Какой обида, девочкя? - Ты смейся!
Народ наш плакаль целый море слёз,
Но я - ты знай - и русский, и еврейский
Прям завтра стану научить всерьёз.
Балдам назло и за латынь возьмусь
И пусть от зависть лопнет всякий гнусь!
Кто человека ставит ни во что,
Пусть льёт вино проклятий в решето!
Меня, кизим******, люби ты как отца,
За цвет земли у моего лица,
И я тебя люблю за этот час,
Что сблизил целый мир, не только нас.
На виноград ещё! Сосед, гляди,
Уснул, шайтан. Товар - хоть прапады...
Он, можжить, очень долго слущил нас,
Пусть видить в сладкий сон типерь Парнас.
Я буду торговать тут вэсь июль,
Ты прихады, не забывай, кисюль.

Предсмертная записка Хулио Ибанеса Мудильо

Picture by Rick Blackwell (c)

Свой путь я не прошёл до половины,
Но дальше мне идти невмоготу.
Моя судьба за годы карантина
Взяла в подруги боль и немоту.
Я жил, как все, а, может быть, и лучше,
Поскольку не любил корысть и ложь,
Умел всегда читать глаза и души,
Я не гулял, не предавал - и что ж?
В моём, увы, несовершенном теле
(Да, я всегда на внешность падок был)
Неправый дух от праведных метелей
Упрятал жизнелюбие и пыл.
На мне клеймо с названьем "толерантность",
Анафема, постыдный смертный грех.
Я одинок - хоть эта злая данность
Щедра ко всем на слёзы и на смех.
Сообщества дурные не приемля,
Я убегал от "этих" и от "тех".
Любил траву, леса, моря - всю Землю,
Не понимал бесчувственных утех.
Испанский зной моей души гонимой,
Как лихорадка, вызывает дрожь.
Сродни проклятью, данное мне имя
В чужих устах звучит, как "не тревожь".
И если б я осмелился без лести,
Без тени сластолюбия воспеть
Красу сынов земли моей, то вести
Недобрые меня бы ждали впредь.
Мой друг, доспехи это одеянье
Не для бесед - пора тебе понять,
Любовь на неизбывном расстоянье
Себе не ставит цели обладать.
Нет ничего постыдного в восторге
От красоты, что юность дарит нам,
Но тот, кто сердце чистое отторгнет,
Своё навек разделит пополам.
И некомфорт фатального двуличья,
Когда от друга прячешь ты глаза,
Становится со временем привычным,
Зачёркивая все пути назад.
Но прежде, чем побьют меня камнями
За честный, презираемый контекст,
Позволь мне воспарить над злыми днями,
Над ямой, где не будут ставить крест,
И попрощаться с волнами и небом,
Беспомощным, всевидящим богам
Вручить сонеты в руки, словно хлебы,
И с ветром пролететь по берегам,
А тень мою и пламенные крылья
Принесть, как дар воинственной земле.
Ты - победитель крови, слёз и пыли,
Я - побеждённый демон в горней мгле.
Забудь мою непрошеную нежность.
Безмолвны судьи - вот и ты молчи.
Пусть плачут боги - эту неизбежность,
Смеясь, им подарили палачи.

(Это была первая и последняя исповедь в недолгой жизни гея, его последнее
письмо другу детства, найденное на письменном столе. Примечательно то, что
тело автора данного послания в последствие так и не было найдено.)

В соседней квартире...

В соседней квартире орёт сумасшедшая блядь,
Ей каждое утро мерещится умерший муж,
Швыряет пустые бутылки ей в окна опять
Взбесившийся бомж, от похмелья по-дьявольски дюж.
Блюёт в подворотне шпана, а богатенький пан
Стоически драит до блеска огромный Роллс-Ройс,
И вор спозаранку готовит капкан и обман -
Сегодня жилище - моё - под прицелом небось.

В блатхате не слышно ни стонов, ни драки уже -
Прыщавые отроки тихо бредут по домам.
Смердящая свалка, как совесть моя, в неглиже
Лежит порицанием средним и высшим умам.
Гремит водовозка, и скомканным грязным бельём
Разбросаны в небе густые клочки облаков,
Немытую душу с утра разломал окоём:
На льдины в глазах и саднящую боль кулаков.

Месть

Picture by Robert Bauder (c)

Настал мой час,
ты
нынче на коленях,
плаксивое ссыкло.
Ты
не ответишь,
как тебе на вкус
железный ствол
и битое стекло.
Никто тебя не сможет излечить
от вечной немоты.
А ведь ещё вчера топтал
меня ногами
ты.
Как возбуждал тебя огня
ревущий хор.
И ныне
скули, паскуда,
плачь, шакал,
в чаду бензина!
В расщелине зубастых скал
твой прах утонет,
и, вспоминая о тебе,
гора застонет.
Я не жалею бед и сил,
поскольку выжил.
Отмщенье утром возвестил
победный выстрел.

Частица состраданья

Иллюстрация: Алексей Бахтиозин (с)

Прощай, мой друг!
Холодным, синим утром
растают корабли и поезда...
Всё в этом мире выдумано мудро,
и на разлуку нам не опоздать.
На Землю август бросит звёздный бисер,
Мы друг от друга ждать не будем писем -
Их выкрадут чужие города,
другая совесть, новая беда,
домов и мыслей будничные выси.
Но во сто крат больнее провожать
в покой необратимой высоты
любимых,
что уже не станем ждать,
с годами забывая их черты.
А мир, как фильм
на старой киноплёнке,
чадящим, серым летом опалён.
Я снова в кадре, на рыбацкой лодке,
и море исчезающих времён
мне смотрит в сердце, как печальный предок,
пророчащий утраты и победы,
укрывший от тоски песчаных лет
истории коралловый скелет.
И всюду драма млечных бликов Леды:
рождение и смерть подводных лун,
печали междустрочий,
между струн
уснувшие аккорды,
сон во сне,
где древней ночью предок в тишине,
бросая искры, выпустил из камня
горячую частицу состраданья.

Три оды весне 2010

Picture by Alla-soul (c)

I

Ты приносишь
забытой мечты отраженья
и врываешся вором
в покинутый дом.
Ты дитя странных снов,
безоглядность решений,
пробуждение неба,
божественный гром.
Ты из тех,
кто рождается
в вечной неволе,
в бесноватых ветрах
и в угрюмой волне.
Ты -
вино первых слёз,
испытание болью,
и жемчужина света
на илистом дне.
Ты –
дурманящий запах
от древа желаний,
Ты –
языческих таинств
безумный костёр,
Серенада эонов,
поэма скитаний,
травести для богов –
ты –
подлунный актёр.

II

Мне волхвы нагадали
любовь и капели,
твой потир золотой;
Ангелочек растёкся
у тёплой постели
струйкой воска густой.
Суламиты дыханьем,
летящим ко звёздам,
отогрелась луна.
Кто явился в ночи,
точно строгий наставник
в эту хижину сна?
Ясный лик –
я оставил открытыми двери -
Я не знаю тебя.
На понурой земле
нет прекраснее дщери –
Изгоняю тебя!
Но призывное пламя,
что чище кристалла,
пышет ядом в груди -
Так ответь, как могу я
вернуться к началу
На исходе пути?..

III

В сером небе дождей
с первой радугой дивной
Слёзы счастья лишь могут
безудержным ливнем,
Как родную, встречать
Первоматерь весну –
оживившую неги,
леденелые горы
и сонные реки -
вековечную мать.

Пробуждение 2010

Иллюстрация: Олег Грабчук (с)

В тёмной комнате слышу
часов мерный бой.
За окном
жарко,
млечно
томится луна;
ветер гонит
утробный,
полуночный
вой:
«Пробудись! Отрешись
от любовного
сна!»
Незнакомец в плаще
чёрной тенью Христа
сходит с горних вершин,
и в руке его
плеть.
Не господним заветом
глаголят уста,
а в глазах отражаются
голод и смерть.
Соглядатай души -
он приходит, когда
немота
разливается хворью в груди.
Друг заклятый –
спаситель –
живая беда
повторяет за мной:
«Отрекись,
отпусти…
Я эдемского змея
берёг ради вас,
не рубил
блудодеям и татям перста.
Ложь моя –
против лжи,
и в молитвенный час
я с тобой,
человек,
а не в ложе Христа.
Ты не праху надежд
воскури фимиам,
тщетно веря
в спасенье
и райский покой!
Будь помазан на царство,
где меч и Приам,
и поверь -
я войду туда
вместе с тобой.
А любовь мимолётна –
она предаёт!
Постоянством известна
лишь дева одна –
Боль,
что спутницей в горе,
как в море, войдёт,
угасающий
дух твой
поднимет со дна».
Я не мог спорить с гостем –
он прав -
и листать
я не стал
поучения строгих церквей.
Я рыдал у распятия,
тенью Христа
облачён,
как Иуда
в день смерти своей.
2005 - 2010 гг

Друг мой, ангел 2010

Picture by ToM DiWi (c)

Друг мой ангел
голову склонил,
Оглушённый
дьявольской руладой,
Он спасал меня,
что было сил,
Но спасенье
не было наградой.
Он смотрел,
как выгорев дотла,
Погрузился город
в чёрный саван.
Как погибли реки,
и зола
Погребла
заброшенную гавань.
Он бродил
по высохшим полям,
По боям
он шёл за мною следом.
Ноги жгла горелая земля,
Но он шёл,
и в том его победа!
Он не видел
всех моих грехов
И молчал,
когда его я предал.
Он уже
давно забыл богов,
И за мной идя,
пути не ведал.
Как дитя своё
меня берёг,
Но его не видел я и…
боже!
Вот стоит
крылатый паренёк,
Он на много лет
меня моложе…
Друг мой, ангел,
у меня мечта
О свободе
даже после смерти.
Завтра вместе
мы через года
путь продолжим,
только Вы поверьте...

Письма Харона 2010

Иллюстрация: Юлия Прохоцкая (с)

I Nomen

На берегу не отдых и не сон –
Развёл костёр задумчивый Харон.
Объятый тленьем на исходе дня,
Умерших письма в пламени огня
Устало, не спеша, читает он.

II Vox Aeterna

И слышатся чужие голоса,
Созвучья краесловий* с придыханьем.
Горящих букв пустые телеса,
Начертанные с трепетным стараньем,
В полночные уходят небеса.
С собою их уносит синий дым
В обители забвенья и эфира,
Где слышен плач сладкоголосой Лиры
И где Орфей остался молодым.
Как призрачны созвучья…

III Scriptum

«Не устрашит ревущая волна! –
Стенаниям грозы не внемлют боги!
И не всплывут руинами со дна
Утопленников скорбные чертоги,
Ни иноземец-враг, ни царь Дагон
Не потревожат путь твоей галеры!
Плыви! –
Тебе и войску мой поклон.
Я жду тебя».
... и снизу подпись: Вера.
«В каком краю звучала песнь моя?
Какие бездны новых воплощений
Терзали слог? – Которая заря
Из тысячи объявит мне прощенье?
… за то, что твой счастливый миг, увы,
Не встретила я Лирою, как прежде,
А в горький час спасала от молвы
Сомнением…».
Подписано: Надежда.
Как млеко на устах, бела луна,
Глаза младенца – два светила ночи.
И мать, и сына ждёт юдоль одна…
«Храни же нас во злые времена,
Храни же нас, небесноокий Отче!»

IV Exodus

Рулады пепла из бумажных грул ,
Соцветья слов из памяти сотрут
Монет и вёсел звонкие моленья…
В зари кроваво-алом преломленье
Харон продолжит горестный свой труд.

Антимонии

Picture by Michal Macku (c)

Ты день живешь друзьям назло
И целый век - врагам на радость.
Ты говоришь: "Не повезло",
Но отвечают: "Это малость"
Ты пишешь годы, и за миг
Тебя читают и бросают.
Когда ты скукою томим,
То даже беды не спасают.
Своих ты любишь палачей,
А воздыхателей не терпишь,
По суше выспренних речей
Идёшь босой душой, как дервиш.
Так хладен свет, и злобен мир -
В атласном платье ложь на троне,
А ты спешишь на божий пир
Со светской правдой на иконе.
Тебе отрав нальют в графин
И сладких подадут обид, но...
Так горько пахнет от графинь,
Что говорить об этом стыдно.
В дуальной жизни - неделим,
В плену помад, бесстыжих кружев
Ты всеми можешь быть любим,
Но никому не будешь нужен...

Дом скорбей всея Земли

Picture by Anapt (c)

Раздолье вечернее - сизая, пряная тьма...
Здесь горе ступает по серой, горячей земле.
И если Всевышний позволит сойти мне с ума,
То я воспылаю лампадою горней во мгле.
О, море дурманное - марево да конопель...
Мой ладанный месяц уходит в бездонную смерть,
А ветры ныряют в небесного свода купель,
И с ними планида ночную несёт коловерть.
Кружит надо мной серебристой метели пыльца -
Так звёздами падает август в остывший ручей.
А хижина - в поле, и свет восковой от крыльца
Бежит к горизонту по нитям дрожащих лучей.
А в хижине говоры - женщины варят кутью.
Любая из них и вдова, и сестрица, и мать.
И каждая плачет, а в пламени угли поют -
Страда в этот раз им велела и петь, и страдать.
Сейчас во дворе летним сном притворилась война,
В траве светлячковые свечи всенощно горят,
И шепчет колодец во вдовьем саду имена
Сынов и мужей, обратившихся в пепел и чад.
А я тут лежу, под сермяжною тканью полей -
Неведомо кто без креста, без молитвы в руке,
И каждое лето поёт надо мной суховей
Про русское горе на змеевом, злом языке.

Встреча с Архангелом

Picture by Andreea Anghel (c)

Архангел сказал мне во сне: «Разбуди семерых
Из тех, кто тебе ближе всех на понурой Земле.
Я вас заберу этой ночью в другие миры,
Пока не нагрянул последний божественный гнев.

К утру превратятся все воды в кровавый поток,
Застынет столпом соляным обескровленный мир,
И души погонит Небесный Пастух на Восток,
Где лава и сера и солнца жестокого пир».

И я полетел по ночным перепутьям дорог,
В предчувствии злом подо мною гудела земля,
До отчего дома добрался, шагнул за порог,
Но в чёрных тонах пустоты потерялся мой взгляд.

А в доме любимой горел новоселия свет,
И комнаты полнились пьяной, крикливой толпой.
Знакомые слёзы о том, что спасения нет,
Струились из глаз, поднимался неистовый вой,

Людской или пёсий – его не залить молоком
Созвездий, которым остались часы до утра.
А реки прощались с лесами, поля – со скотом,
И смоквы узнали, что звёздный готовится град.

Но сонная дева меня подняла на заре,
И я испугался – теперь никуда не уйти…
Зачем это горе листвою лететь в ноябре
К погибели верной, беспечно танцуя в пути?

День судный давно наступил за немытым окном,
Рутина и горе пьянят белокурую высь.
Но чувство неясное всё же осталось потом,
Что ангел позвал – и с любимой мы можем спастись…

17 июня 2010 г.

Обречённость

Краски погасли и мир почернел,
А я превратился в пустыню.
Годы назад я шагнул за предел,
Но сердце так медленно стынет.

Жажда и злоба, привычная боль
В конец притупились, и только
Тело моё, и тюрьма, и юдоль -
Не храм, но обитель порока.

Ночи мои в ароматах путан,
Пустые бессонные ночи
Гонят паяцем в земной балаган
Страстей и жестоких пророчеств.

Я предаю, и меня предают,
Мои деревянные руки
Носят разменную медь алтарю,
Где лабухи, водка и муки.

Лгу я и верю постыдным словам,
Срамной и нелепый отшельник.
Душу свою за бесценок отдам
За ласку разнузданной шельмы.

Я на рассвете беззвучно молюсь:
Мой боже, ко сну проводи мя,
В космос холодный проделай мне шлюз,
Навек позабудь моё имя.

Чтобы астральная ночь белых звёзд
Заплакала чистым сияньем,
И духи моих непоруганных грёз
Застыли в холодном слияньи.

Краски погасли и мир почернел,
А я превратился в пустыню.
Годы назад я шагнул за предел,
Но сердце никак не остынет...

Песенка реалиста

жизнь коварна и бездарна,
божий дар смешав с дерьмом,
ходят пары, что не парны,
на грехах возводят дом,

не боятся разрушенья,
стен, кумиров и себя,
верят с диким вожделеньем,
что живут они любя.

жизни знак - венец терновый,
беззакония венец,
дважды платит невиновный,
и спасается наглец.

кто не ищет, тот находит
кто беспечен, тот любим.
а тоскующий не в моде -
нужен добрый подхалим.

пусть нутро совсем гнилое,
важен кипешный форзац -
у кого деньжат поболе,
тот осилит даже загс.

не заткнут мне оптимисты
поносящий бранный рот,
я останусь реалистом,
а они - наоборот.

жизнь коварна и бездарна,
но насытившись дерьмом,
я пытаюсь без обмана
эту жизнь прожить с умом.

Когда закат смывает день...

Владимиру Бойченко

Громада жизненного опыта
Спускалась к нежной пустоте.
Владимир Бойченко
Когда закат смывает день

Багровым паводком на небе,
Моя взъерошенная тень
За мною смотрит из Эреба,
В её двумерной темноте

Обратный мир и неизбежность
Взаимных переходов тел
И неожиданная нежность
Лесов, клонящихся ко сну,

И лёгкость ветра за плечами,
Что многоцветную весну
Уносит в синие печали.
Возможно, видит мой двойник

Меня в проекции Вселенной,
Как позабытый солнцем блик,
Сбегающий с его колена,

И знает, кто из нас живей,
Как тишина умеет ранить;
А имена моих друзей
Заносит литерами в память…

Городская соната

Иллюстрация: Николай Штурвал (с)

-там куда я исчезаю нет океанов только снега холод
там люди ходят о чём-то разговаривают совсем по-иному
там всё что здесь маленький щемящий осколок
в памяти далёких снов о чём-то большем из-невозможного-неземного...

Криспи

1. Allegro vivace

утро и кофе…
и словно из дальних миров сигналит земле электричка
железным каприччо в ритме поспешного пробуждения
стало быть новое где-то уже не за горами
надежд исчезающих в полдень как правило
много с утра разговоров несомых ветрами
и набело небо намылено солнцем пропавшим в белье из густых облаков
в быстром просмотре летят эстакады перила помосты
сфинксы петры-обелиски красивые лица и серы дороги
в привычном маршруте кто-то бренчит о железные трости
оград и контуры и вереницы нечёткие лица так все удивительно блИзки
в такой ослепляющей мере что даже не думаешь плакать
потом вспоминая в замедленном кадре мелькнувших миров
эндорфинные кванты и непредсказуемые отраженья
парных зеркал на тебя очень быстро взглянувших в серых тонах
прилавки и лаки и кожа они как и холод приметы движенья
людей и ветров
утеряны вечно сейчас и вчера и будут упущены завтра
в таких же потерянных временах…

2. Largo non troppo

серый питерский звездопад оставляет хвосты из серебряных тонких инверсий
на оконном стекле штрих-пунктир высоты что всегда
troppo largo di vane promesse*
в серых клумбах дрожит небесами заваренный только уже
слишком холодный почти итальянский чай из цветов
троллей - тролль вечный жид с пожелтевшею цифрой на лбу
зацепился за парные нити опутавших город больших проводов
если падает взор с высоты на венецию питерских снов
замирают часы ритмы сердца и ты но в тетрадь переносит рука
стохастических мыслей забытую начисто новь…

3. Andante

дождь не вечен хотя иногда может так показаться
если небо не выплатит долг значит выплачет боль за меня
и на льду серых туч появилась уже полынья
в полземли
из неё выливается свет очень чистый и жёлтый
и скоро совсем затвердеют сердца как столетняя глина на плаце
загудят повсеместно нервозные злые клаксонные марши
и пробки конечно заткнут все каналы с потёртой дорожной разметкой
на старых проспектах и я
мимо них проплыву на невидимой барже
в каком-то другом измерении в море разлившихся мыслей
чистых как свет и как стрелы амура (с ядом кураре) пронзительно метких
словно меня здесь и не было вовсе
да только осколком щемящим
в сердце болит странный сон что нельзя ни забыть ни упомнить
это мечта что не очень-то дружит с таким дождевым настоящим
ловит сигналы из дома посланья о чём-то значительно большем
и толкования ты не найдешь если даже откроешь
старинный диковинный сонник…
дом
тишина
выплывает луна одинокой ледышкой
свет фонарей утопающий в лужах
пустую дорогу уже превратил
в большой монохромный витраж
город мой друг ты бываешь волшебным всегда
но радушным не слишком
надежд миновавших свидетель виновник любой из потерь
мой город-мираж…

Жажда и смелость

Иллюстрация: Андрей Булдаков (с)

Инге Могилевской

Ты летела к огню, как слепой мотылёк,
Только тьма на тебя загляделась.
Был опасен и долог над нею полёт,
Но вели тебя жажда и смелость

В неоглядные дали за сотни парсек,
Где забытые звёзды в тревоге
Богу слали сигнал, что живой человек
Оказался на лунной дороге.

И тогда лучезарный посланник миров
За тобою помчался вдогонку.
Вы узнали друг друга мгновенно без слов,
И заплакали нотою звонкой.

Что же это за край? Нет печальней балов,
Чем кружение призраков наших.
Ангел, крылья твои оторвал зверолов
На земле и пустил на плюмажи.

Но сказал тебе ангел: «Теперь я другой,
Невесомо парящий с тобою –
Это жажда и смелость; мной выигран бой
Со звериной земною судьбою.

Видишь, сколько миров, занавешенных тьмой,
Мы с тобой пролетели, чтоб снова
С перелётной свободой расставшись, домой
Возвратиться и сердцем, и словом».

Только путь был не близок, и громко шумел
Отворённых миров дикий праздник.
Так легко заблудиться среди каравелл,
Если море смеётся и дразнит,

Если в хижине каждой уют и глагол,
Сладкой браги янтарные чаши,
Ты, счастливый, пред взорами светлыми гол
И другой наготы нету краше.

Что же это за край? Нет прекрасней балов,
Чем застольных огней хороводы.
А Всеблагий отныне не будет суров –
Не сомкнутся небесные своды.

Бог, и правда, не стал вас жестко карать,
И когда миновало веселье,
Он, расправив холстом эмпирееву гладь,
Написал вас густой акварелью.

И твой голос тонул в шёлке ангельских крыл,
А небесных сынов разговоры
На рассвете Создатель легко обратил
Взмахом кисти в небесные хоры.

Ты летела к огню, как слепой мотылёк,
Только тьма на тебя загляделась.
Был опасен и долог над нею полёт,
Но спасли тебя жажда и смелость.

Письмо в Альба-Лонгу

Иллюстрация: Бато Дугаржапов (с)

Алине Грэм

Ave, vitae, morituri
te salutant – грянут бури! –
неподкупен и бравурен
рвется наш осенний марш!
Алина Грэм

Четыре века граду Юла
четыре ангела несли;
и всё свершилось,
всё минуло
на сером абрисе Земли,

но ураганы римских конниц
и Тибра красная вода
пленили тишь моих бессонниц
и там остались навсегда.

В трактире старое барокко;
сквозь задымлённое окно
сочится вечер одинокий
и полнит чёрное вино –

туда перо ныряет лихо,
и с каждой строчкою пьяней
стихов отчаянные вихри,
штрихи давно ушедших дней.

А, помнишь, милая, когда-то
я клятву рыцаря давал
и, помня праздничные даты,
с тобой ходил на карнавал?

Вельможей был и был Гаврошем,
с купцами прыгал утром в ял,
и одиноко под La Roche-ем
я рифмой в барышень стрелял.

А ты всё пела, Лорелеи
не смели слово произнесть,
и нисходила с эмпиреев
к тебе не лесть – благая весть.

Но после выпал Nero Brevis
фигурой масти роковой,
и море варварское, пенясь,
ворвалось в город наш толпой.

За что же воинов исконных
казнил завистливый пигмей,
и Альба-Лонга, град покойный,
пригрел тарантулов и змей?

- А ты жива, - сказали руны,
и я твой рыцарь до сих пор.
осенний марш бежит по струнам
виол –
раскатистый мажор.

И «Ave, vitae, morituri!»
басят Эола голоса,
и, опьянённые лазурью,
святыни смотрят в небеса.

Чем завершить письмо, не знаю,
одна лишь просьба на устах:
давай оставим песни рая,
покой, забвение и страх;

вернёмся в этот чудный город,
и встретим там рассветный час,
душистых трав и яблок пору
подарит нам последний Спас.

Четыре века граду Юла
четыре ангела несли;
и всё свершилось,
всё минуло
на сером абрисе Земли.

По дорогам стихов

Татьяне Кузьминой

С восковою слезой теплоликие свечи
Согревают собой жизней новых предтечи…
Татьяна Кузьмина

По дорогам стихов бродит взор мой усталый.
На проспекте грехов небо, словно из стали,
Там осколки зимы – зеркала серой гаммы –
Их покинули мы, а они стали нами…
И не помнят основ, и не ведают смерти,
А на улице снов наших слов коловерти –
Там от ливня вода на асфальте вскипает,
Растворяя года опустевшего рая.
Беспризорных миров лабиринты и лазы,
Кружева эпистроф, где не видно эмфазы,
Без границ бытие – всё покойно, беспечно;
И осмыслив сие, я хотел бы жить вечно.
Не разлуки ли груз мучит сердце ночами,
Наш забытый союз? – океан за плечами
В котловане поёт; на обветренном днище
Из теней хоровод – эти волны нас ищут.
Плачет старый клавир, и хранит Уроборос
Закольцованный мир и бессмертия голос…
По дорогам стихов со свечою иду я,
Ветер старых веков, руки жадно целуя,
Не задует огонь ностальгии бездонной,
И мерцает ладонь у пустого амвона.
Промелькнёт календарь от прощанья до встречи,
И взойдут на алтарь новых жизней предтечи…

Молчи

Picture by Daimonion-in-Sound (c)

Блажен ты, цветущий простор,
Слезами любви окроплённый
Важа Пшавела

Молчи, любимая, молчи,
Пусть говорят за нас дожди
И грозы распускают косы
В полночном сумраке небес.
Прошу, немного подожди –
Из нашей памяти в ночи
Изыдет злой обиды бес,
И поутру поспеют росы.
Нас примут божии врачи
И в Книгу Жизни занесут
Слова
«отныне не подсудны».

А на каменьях наша кровь,
Злосчастный мир, неправый суд –
Там восседают палачи,
Прося у неба хлеб и новь,
Бранясь и каясь безрассудно.
Завистников питает плоть,
Но их злодейские костры,
О наши камни обжигаясь,
Бросаются по сторонам…

Молчи, любимая, молчи.

Любовь и две её сестры,
И в белом лечащий Господь
Из лазарета выйдут к нам
И пригласят на райский танец.
Утонет в Лете Карфаген,
В былое затвориться дверь,
Воскреснут лютневые струны.
И скажет, силы обретя,
Любовь тебе:
«Святая дщерь,
Сродни волчицам из легенд,
Ты сберегла моё дитя,
От лютых иродов и гуннов».

Прошу, немного подожди,
Любимая,
твой верный волк
Врагами спрятан под гранит
И спит, как море подо льдиной.
Одно короткое тире
Меж датами его хранит,
И ты вблизи,
И он умолк –
Не сможет разлучить Эреб
Два сердца, слитых воедино.

Молчи, любимая, молчи,
С травою шепчутся дожди,
Зверьём рычат, дерутся грозы
В полночном сумраке небес.
Прошу, немного подожди –
Нас утром понесут лучи
Над кронами земных древес
В господни кущи вечной грёзы.

Пьюджет-Саунд

автор Марлон Л. Фик

Мы всё постигаем помалу:
Остов крыла, что от чайки остался,
Рваные клочья золы-ламинарии,
И с трудом замечаем наставший,
как и всегда, незаметно полдень,
Тончайшею тканью накрывший залив,
И затенивший белёсые кости.
А может быть, мы замечаем лишь ту
Пустоту за пределом познания -
Незнания, что ощущается
Каждою тёмною костью,
Каждого пальца руки.

Я задержался допоздна,
Прислушиваясь к грохоту парома,
Что нарастал и убывал
Под стать твоей любви ко мне.
И я стоял на берегу,
Пытаясь разглядеть сокрытое...
Ты никогда меня покоя не лишала...
И знаешь, я не смог
Постичь загадку волн -
Закон их приближенья и ухода.
В неслышном дрейфе контуры пловца
Не смогут вынести
Его скелет, как уголь чёрный,
Из колыбели моря
Обратно на поверхность неизвестности.

И я узнал из этих наблюдений,
Что мой причал не ведает порядка,
И потому всё время он изменчив.
А во владеньях побережных глыб,
Холодный ветер режется о камни.
Ещё один ломоть отвергнут океаном -
Как суетные наши обещанья.

- - - - -

Puget Sound

by Marlon L. Fick

We reach for the smallest things first:
a wing bone from a sea gull, pieces
of kelp that break apart easily.
We hardly notice the afternoon
spreading itself too thinly across the Sound,
making the bright bones dark.
Or maybe we notice, out there
there is nothing beyond even our not knowing,
feeling it in each hand,
the dark bones in each finger
of each hand.

I’ve been up late
listening to the steady notes of a ferry
sound and release. It holds on
for a moment and releases, like
your love for me.
I’m standing on the shore, wanting
to see between notes.
You never made me restless.
Perhaps you know I can’t understand the waves,
close and away.
In this inaudible drift
a diver surfaces, deaf
to bring his dark bones back
from where the sea was holding them,
back to the surface of not knowing.

Now, watching, I’m learning that the shore
is somehow never right
and so
is always shifting.
A stone scratches a cold wind
out of a stone. Another piece washed up
we bend to like a promise.

Святая алкашня

Какое счастье вновь опохмелиться,
Костёр души под утро затушив,
И у ларька встречать родные лица.
Приветствую вас, братья – алкаши!

Я вот уже неделю, как в запое,
И стопочки хватает на полдня,
Меня спасает в радости и в горе
Сердечная, святая алкашня.

Нечутки к жизни трезвые нахалы,
Любой из них брюзга или пижон,
А я Вам посвящаю мадригалы,
И Бог не фраер – нас Он бережёт.

А белочка цеплялася когтями,
И нас охотно принимал дурдом.
Мы столько раз гонялись за чертями,
Что суеверный страх нам не знаком.

Мы можем в темноте друг друга видеть,
Коль ваксою зальём глаза в ночи,
И сердцем чуем, где нальют нам выпить,
Бесплатные харчи и бормачи.

Вся тонкая структура мирозданья
И ауры цветастые поля
Открыты вечно пьяному сознанью,
И дружественна матушка-Земля.

Святые мученические души,
Я преданный поклонник ваш и друг!
Да только стал совсем уже синюшный,
И кажется, что скоро я помру.

Проклятые мусора

Важное рыло, начальственный хам
К стенке приставит любого.
Чинно ботфортами по головам
Шествует боров здоровый.
Мелким ворюгам коллега и друг,
Крупным – назойливый мытарь,
Каждого ловко берёт на испуг,
Выглядя чистым и сытым.
Если разинет какой демократ
Хавальник в пользу свободы,
Ноги сломают и грудь раскрошат
Слуги честного народа.
И не помогут потом доктора,
Это – проклятые мусора.

Метит квартиру и душу отнять
За небольшую провинность
В форме почётной разнузданный тать.
Всё, что тебе и не снилось
Он приплетёт, сделав явью обман,
И с героином пакетик
Кинет уликою ловко в карман,
Если наживу приметит.
Он – покровитель шалав и дельцов
Знает лазейки закона,
Помнит заветы ушедших отцов
И почитает иконы.
Нашим защитникам – громко «ура»!
Это – проклятые мусора.

Я бы таких на кусочки кромсал,
Псам раздавал бы останки,
Чтобы иной сановитый шакал
Бросил былые повадки.
Ваша когорта – позорная рать,
Вам покаянья не будет.
Вечным презреньем Вас будет карать
Сонм искалеченных судеб.
Кто обеспечил нам ад на земле?
ЖЭК и ЦК, и ментура.
Дьявол давно поселился в Кремле
С зековской номенклатурой.
Каждый гребёт барыши со стола
Власти кровавого пира,
И правосудие – только зола
В топке бесправного мира.
Кровью зальётся и ваша нора,
Ждите, проклятые мусора!

Костёр зверолова

Сегодня я играю в бога,
Плохого бога – иезуита,
И пью из аспидного рога
Вино, креплёное обидой.

Играю мой мотив безумный
На флейте из трофейной кости,
А дым костра уносит думы,
Исполненные давней злости.

Гривастый зверь неугомонный
Стихи, сминая, пожирая,
В лесной ночи гудит, и стоны
Его полны тоски о рае.

Не верю огненному слову –
Оно несёт частицу ада.
Как ухищренье зверолова,
Всё изречённое – неправда.

Забыта божьих дней отрада,
И времена любви сгорели –
Там чернокудрый Каин брата
Качал в плетёной колыбели;

И виноградинками с клюва
Жар-птица Еву одаряла;
Там было трепетно и любо
В ночи под звёздным одеялом.

Но Яхве жертву любит больше,
Её золы благоуханье
Зело – и зло в небесной толще
Летит кометою страданья,

И я играю нынче в Бога,
Блюду закон, что дан во гневе.
Танцует пламя колченого,
И добрый свет распят на древе.

Жажда странствий

Picture by CocaineDeLux (c)

Я набрал всякой всячины в мой полевой чемодан,
И на утренний рейс электрички заныкал билет.
За побег бы мне точно жена закатила скандал,
Но, похоже, я счастлив – жены у меня нынче нет.
Ай-яй-яй!
Я из дома по утречку выскочил и на вокзал
Прискакал, докупив по дороге портвейна и кур.
Я отгулы не брал, да и шефу ничё не сказал,
Но надолго послал его мысленно в Шайхантаур.
Ой-ой-ой…
И затренькали колёса, за окном поля белёсы
Волновались, как моря.
И витала по вагону с постоянным недогоном
Радость вольная моя.

Я торжественно выполз на станции New Аранча
(С насекомым досужим названье не связано, нет).
Мой сосед по вагону спросил: «Может, надо врача»?
Только я рассмеялся, послав его тёще привет.
Ай-яй-яй!
Дальше вместе мы шли – он не бросил меня одного,
Обещал показать, где запрятался дачный район;
По пути мы распили его запасённый кагор,
И тогда предо мною возникли Рембо и Вийон.
Ой-ой-ой!
То метафора, конечно – Я сказал: «Мой друг сердечный,
Неуместна нынче грусть»,
И читал стихи поэтов, удивляясь, как всё это
Выдавал я наизусть.
А потом (на беду) декламировал вирши свои,
Но мой спутник задумался, скис и глядел в никуда.
Дочитав, я присел на траву да отпил за двоих,
Ну а мне он сказал: «Ты учёный, но всё же балда.
Ай-яй-яй!
Это даже не нонсенс, не Парсонс – один декаданс,
Где темно, словно ночью в ауле – не видно ни зги.
Авангард и ломбард, и общипанный лебедь Сен-Санс,
И, пожалуй, страшнее болезни, что сушит мозги».
Ой-ой-ой!
Ну, какого Хейердала нас двоих судьба связала –
Полпути всего прошли…
Через час мы оба дрыхли на холодном, чёрном, рыхлом
Ложе матушки-земли.

А когда мы очнулись, горел в эмпиреях закат,
Заливая глаза тёмно-красно-печальным вином.
Мы поднялись, и в тихой тоске потащились назад.
Жизнь казалась запутанной, точно Ньютона бином…

Отходняк или совесть, а может быть, оба в груди
Полыхали закатно, и в поезде долго ещё
Мы молчали, как сумрак степи за окном, позади –
Вдруг сосед мой легонько подёргал меня за плечо…

Он достал казы и хлеба, в рюкзаке ещё разведал
Двести граммов сухача.
Мы забыли все обиды, дети ветреной Планиды,
Два обшарпанных плеча.

На прощание друг подарил мне чудной сувенир –
Статуэтку из глины – шайтанчика с бубном в руке.
(Дескать, в юности вылепил сам и доныне хранил)
Этот чёртик бодрит, если входишь в «крутое пике».
Ай-ай-ай!
Я с тех пор так не пью и не шастаю чёрт-те куда.
Мне стал дорог мой маленький мир и подсушенный хлеб.
Я живу не один – не дают мне скучать и страдать
Братьев меньших когорта и пляшущий с бубном Эреб.
Ой-ой-ой!
Это Альфа и Омега, что из Ноева ковчега –
Их любовь не на словах;
Это два сиамских Сфинкса, и большой любитель чипсов –
Цербер с тапочкой в зубах.

Песня старого голубя

Picture by Daimonion-in-Sound (c)

Мне осталось, увы, так недолго дышать –
Дай полетать,
Вольно и всласть
С ветром над морем пшеничным.
Нынче душ перелётных небесная рать,
Потанцевать,
Погостевать
Кличет нас голосом птичьим.
Крылья мои тяжелы, как свинец,
Долго парить не смогу я.
Жизнь я пронёс, как терновый венец,
Не окликая другую…
Старого голубя юная песнь
Льётся и плачем, и трелью,
Но не вернётся забытая веснь
В край, где туманы и ели.

Я купался в росе васильковых полей
И голубиц,
Пряных девиц
Звал по весне спозаранку.
Но попался в дыму пятигорских аллей,
Старых бойниц,
Призрачных лиц
В клетку с угольной огранкой.
Лучше было бы мне задохнуться в силках.
Счастье - в полнеба…
Полжизни
Я все воркую вам о варнаках
Грустный напев с укоризной.
Люди смеются, мол, тучным я стал –
Сереньким чучелом ватным.
Выпусти, друг, полетать среди скал
И не вернуться обратно.

Мне осталось, и правда, недолго дышать –
Дай полетать,
Вольно и всласть
С ветром над морем пшеничным.
Слышишь? Ангелов божьих небесная рать,
В синюю гладь
Повековать
Кличет нас голосом птичьим.

Не верь, не бойся, не проси

Течёт страдание рекой,
Строкою на телеэкране,
А ты дрожащею рукой
Нащупав медяки в кармане,

Бармену сыпешь из горсти
За чарку горького спасенья.
Не верь, не бойся, не проси –
Грядёт великое знаменье…

По мостовой, насупив бровь,
Идёшь угрюмым иноверцем.
Подтёки чёрные, как кровь,
Не на асфальте, а на сердце.

Восходит мутная луна
И ветер воет над мостами.
Клочки газет по сторонам
Бегут вперёд крысиной стаей,

И трубной яростью басит
Казённый рупор за плечами.
Не верь, не бойся, не проси –
Тебя не одолеть речами.

Калением былого дня
В тиши прокуренного утра,
Как Феникс, выйдет из огня
Твой стих, и ранящий, и мудрый.

Злодейству близится предел,
И кульминация – болезни.
Мессия нынче не у дел,
Но завтра стих твой будет песней.

Её в груди ты пронеси
Через овраги лжи и хамства.
Не верь, не бойся, не проси –
Коль слово есть, то будет паства.

Кривлянье дьявольских гримас
Найдёшь на свадьбе и на тризне.
Сегодня покоряет нас,
Увы, не честность, а харизма.

Оратор ложью оросит,
Дороги выжженной пустыни.
Не верь, не бойся, не проси -
Пусть только сердце не остынет.

Дальше - горькая правда в чарке...

Picture by Karem OKAY (c)

Дальше - горькая правда в чарке...
Будут слёзы, туман и дым,
И над сонными тропами парка
Небо будет всегда седым.

Но живая громада сердца,
Не вмещаясь в сухой груди,
Не позволит мне разболеться
Да погонит меня в дожди

К окоёму - куда не раз я,
С малолетства летал стремглав,
Догоняя смешной эмфазой
Уплывающий вдаль состав.

Кто, как я, с неземною верой
В свой напрасный, проклятый бег,
Отвергая закон и меру,
В бесконечность нырнёт навек?

Кто, как я, на песках причала
Оставляя последний вздох,
Станет воплем немой печали
Затонувших морских судов?

Время прощания

Время прощания -
право последнего слова,
Право, что выше вердикта обид и разлук,
И оправдание
Гибельной страсти былого,
Ставшей любовным касанием дружеских рук.
Ты - белоснежная
Даль на тетрадном раздолье,
Вечный январь до весны не допетых стихов,
Юное, прежнее
Вспомни на грустном застолье
Долгим молчанием и отпущеньем грехов.

Вино моего беззакония

О, ангелы тленья,
Усыпите стражей геенны,
И позвольте моей угнетённой плоти
Расцвесть.
Разрешите проклятиям вырваться в небо,
Чтоб до судного дня
Возвращаться не вздумали
В мой затенённый шатёр.
Чтобы самая плотная тьма
Непроглядных ночей Азраэля
Запестрила цветами веселья.
Я в горниле бесстыдства,
Желаю познать
Плоть и душу моей возлюбленной.
Утверждая свой, мир, свой устав,
Обращая всю боль моего
Обречённого существованья
В небесные хоры свободы и воли,
И божественного слияния
В час,
Когда моё безумное семя
Ворвётся в мою возлюбленную
И победит нашу боль одиночества,
Отчуждённости и изгнания.
Дайте мне насладиться
Вином моего беззакония!

Бог моей погибели

Picture by Kerem OKAY (c)

Твоё обещанье меня сделать тенью
Исполни в победном скончании дней,
Но только в селе моего поклоненья
И только в берёзовом царстве теней.

А нынче позволь мне в шатре нечестивых,
В тумане кальяна смотреть чудный сон:
По следу ваалову в поисках дива
Терновой тропою пройти в Вавилон.

По пустоши древней промчать звероловом,
Отмерить владенья железным копьём,
Пить первую кровь до пришествия Слова,
И жадной десницей стяжать окоём.

Я слышу - вещает земля моих предков
Латынью злодейства и гулом костров -
Подземный язык, до безумия меткий,
Огнём мятежа воспаляет мне кровь.

А сердце моё - жизнерадостный демон.
Мой бунт в апогее - последняя дань
Свободе и воле, и счастью под небом,
Где праведен блуд, и торжественна брань.

Святое отмщенье - да сбудется после!
А память с собой унесёт камнепад.
Погибнуть не страшно, ведь будет нас трое
В цветущем шатре: Я. Иуда. Пилат.

Нет, будет нас больше - все жёны и дети,
Друзья и враги, что пропали во тьме.
Вот наши сердца стоединые - бейте!
Греми, благовестная трубная медь!

С тобою заплачет в селе колокольня,
Станица грехов с непокрытым лицом.
О, Яхве, своё обещанье исполнив,
Мой прах возложи возле праха отцов.