"За кулисами снов" (2009)

Мы не вернёмся

Автор иллюстрации Игорь Лиховидов (с)

Мы не вернёмся никогда
Из вековечных странствий.
Нас Леты скорая вода
Несёт к иным пространствам.

Дыханье вечности в груди -
Любови да печали,
Но за окном метель гудит
Друзей моих речами.

Все расставанья - навсегда,
Былых речей картечи
Не повторятся никогда,
Как радость первой встречи.

В тиши продлятся вечера
И обветшают карты.
Все предсказания - вчера,
Неисполненья - завтра.

А я пишу в календаре
Просроченные письма -
В моей руке дрожит хорей,
Как в юности капризный.

Но он привет не передаст
Друзьям в незримой дали,
Что распрощались навсегда
И встретятся едва ли.

Вечерняя птица 2009

Графическую композицию на этот стих в оригинальной редакции 2007-го года можно
посмотреть здесь

Большое спасибо автору композиции - Арфе!

Под вечер мне пела кудесная птица
О том, что мечте уготовано сбыться,
О том, что свободнее ветра я стану,
Кружащего в дальних, неведомых странах,

О тех, кто меня ожидает доселе
И пестует новь у моей колыбели,
О том, что есть вера завета иного
Да сросшийся с плотью венец мой терновый.

Пропела – и стихли все звуки земные,
Застыли моря. Но храню я поныне
Ту песнь, что покой обратила виною,
И ангел беззвучно парит надо мною.

С тех пор каждый вечер я слышу повсюду
Звенящие отзвуки вещих прелюдов
Да песенку птицы – лукавой свирелью.
И болен я этой безумною трелью.

Зимний свет

Picture by Anti-Pati-ya (c)

Владимиру Бойченко

Зимний, больной свет по реке
стелется.
В небе цветёт алый букет
скорой метелицы.
А течение шепотом медленных волн
открывает мне старые тайны:
Наша жизнь - это томный, безвременный сон
в одеянии строгого джайна.
Через белую дымку проходят мосты,
а ветвей оголённых косые кресты
Сиротливо ютятся в мареве
тёплых крыш цвета бледно-карего.

Вымыл господь душу мою
набело.
В ней до поры громко поют
вешние ангелы.
Я прошу их - пусть хватит вселенной тепла
пережить хмурый век одиночеств,
чтобы сила сближенья однажды смогла
одолеть безысходность пророчеств,
а грядущая ночь обещает: "Смогу
каждый след твой упрятать в тени на снегу".
Только ветер ворчит обиженно:
"Возвращался бы лучше в хижину."

В дАли речной дамбы ревут
ржавые.
Просьбы мои Бога найдут -
Он их обжалует,
"Всё не правда, - ответит, - и ты не один,
Я позволю тебе отогреться.
Это предков тоска из январских картин
затуманила чуткое сердце.
Это кровь, что в потомках твоих потечёт,
это старых времён неоплаченный счёт,
что остался в небесной грамоте
под апостилем долгой памяти".

Нынче пусты сельских церквей
паперти,
Льётся закат, словно глинтвейн,
по снежной скатерти.
Скоро ангел оставит лиловый конверт
и рождественский торт на пороге,
карамельно застынет ночной медный свет
фонарей на безлюдной дороге.
И тогда в скором темпе дрожащих свечей,
я растаю от жара сыновних речей,
стану их надежд
отражением,
детской памяти -
продолжением.

Призрак

Picture by John Jude Palencar (c)

Словно призрак океана,
что иссяк сотни лет назад,
моя память блуждает
по пустоши старых дней;
и словно во хляби ненастной
навек затонувшее судно,
сердце моё пропало
на дне бесприютной души.
И на пройденных мною дорогах
все следы замело суховеем,
и звёзды, похожие чем-то на слезы,
безмолвно взирают
с холодных высот
на людские скитания.

Оставь меня в памяти,
в счастья невечной юдоли -
там в окнах поныне
живёт золотистый свет
венчального утра,
и там одиночество,
что мы вдыхали со страстью,
так пахнет акацией
в росистом и мглистом саду.
Пусть помнят соцветья
и птиц опустевшие гнёзда
Наш мир, обречённый
остаться непознанным
в далёком, так скоро
утраченном измерении.

Элегия Джонатану Ливингстону

На Земле слишком много гнева,
Да и пахнет ужасно тухло -
Ты же ходишь по краю неба
И паришь по просторам духа.
Птиц, таким поражая чудом,
Ты зовешь разделить отраду,
Но с тобою лететь им трудно -
Высоты никому не надо.
Ну а те, кто покинул стаю,
К горизонтам иным стремятся -
Вы друзьями недавно стали,
А судьба вам велит прощаться.
Что ещё вашу дружбу скрепит
Также прочно, как век разлуки?
А луна молвит - чайки слепы,
И волна гудит - чайки глухи.
За объятия небосвода
Одиночество будет платой:
Только сердце вдохнёт восхода -
Солнце склонится вновь к закату.

Сон миров II

Picture by REITERS (C), Indonesia, the fight...

Всему назначена плата,
за небесный свет,
за горных озёр прохладу -
всему назначена плата,
и потому коротка земная отрада
человечьего стада;
и Пастырь безумен, и глумливы его нерадивые чада.

Дядя Тарковский, дядя Пшавела,
впрыснете мне не под кожу - под самую душу
через зренье и слух чего-то такого,
что очень похоже на веру в прекрасную суть человека.
От правды меня ломает - и нужен беспрецедентный,
раритетный
авторитетный,
суточный дозняк самосознания,
чтобы спрятать свою гнилую, поганую суть
за прозрачной стеной понимания,
и ответить на самые сложные в мире вопросы:

почему мой друг забухал,
почему моя жена вновь кормит собою толпу,
почему я приятен лишь хамам, ворам и прочим подонкам?
Почему каждый раз, когда добрый боженька спросит:
"Не холодно ли тебе, дитятко",
я трусливо ёжась от нескрываемой дрожи
и рисуя лицом портрет неуязвимости
льстиво, почти шёпотом отвечаю:
"Любо мне, дедушка, жарко мне, миленький!"
вместо того, чтобы всею последнею силой,
собранной в кулаке,
двинуть в ебало этому старому садо-мазохисту?

И вот зеркало чёрного ночного неба,
преисполненное божественного безмолвия,
перестало меня отражать...
И ясен ответ - или вопрос? -
Скажи мне, кто твои друзья,
и я скажу кто ты.
(Такое же дерьмо, как они).

И тогда наступает миг безнаказанности,
что как раз и есть момент истины,
когда зеркала не в силах смотреть на
мою обезумевшую стальную плоть, которую я вминаю
промеж ног своей якобы возлюбленной,
и когда потом долго не могу кончить,
со всего размаха своею пьяной пятерней
бью маленькое домовое божество по лицу
и кричу во всё горло:
"Паршивая блядь, с тобой я превратился в тряпку!",
А потом заливаю свою шокированную совесть
водкой до блевоты
и уже не надеюсь, что мне это только снится...

А униженное божество,
смотрит на меня глазами мамы,
шепчет забытыми притчами бабушки -
простыми и мудрыми,
потому что мама и бабушка всегда прощали мне
плевки в лицо и продолжали здраво мыслить
даже когда им было непосильно больно.
Можно ли спрятаться от такого
противоестественного,
неоправданного,
неуместного,
опустошающего
стыда?

Даже когда я был счастлив
и никого не обижал,
я чувствовал себя виновным в том,
что несчастливы другие...
Нет, миленький боженька,
я никогда не был по-настоящему счастлив.

А потом приходит понимание
того, что нет хороших людей,
что и плохими их назвать невозможно...
невозможно их назвать никак вообще.
И самих себя не знает никто...
Ах, если бы можно было спихнуть
всю вину на Бога или чёрта...
но их тоже никто никогда не видел в лицо...

И тогда, торжественно,
с самой искренней радостью,
с самой неподдельной гордостью
опередив неизвестные истины,
я благословляю человечье стадо
на мучения,
на предательство,
на ложь,
на убийство,
на ненависть,
на презрение друг к другу,
на любую, самую неоправданную жестокость...
...и самым светлым, самым добрым кусочком своей прогнившей души
желаю Земле смерти,
потому, что теперь
я надеюсь лишь на то,
что смерть это избавление...

Острым, алым клинком

Picture by Justin Critch (c)

Острым, алым клинком
восходящего солнца луч
проколол мне глаза
и швырнул меня в новый день.
Не страдал ни о ком
я вчера в хороводе туч,
что летели назад
и мою уносили тень.

Мы сбежали в тиши
грязно-белых кафельных стен,
и застыл на нулях
сном обманутый циферблат.
Я в утробе зашит -
я попал в спасительный плен,
а чужая земля
потерялась во тьме палат.

Рассосались потом
на запястьях тугие швы,
я не чувствовал ток
по каналам сожжённых вен.
Старым пряным вином
отдавал аромат листвы -
мне казалось - сам Бог
поднимает меня с колен.

Но - удар по щеке -
просыпаться пора, герой!
Хмурый доктор сопит,
вспоминая про метадон.
Где-то там вдалеке
заготовлен бумажный рой,
справедливый вердикт
да конвойной цепи тритон.

Кто-то взыщет с меня
старый долг и построит дом,
желтопресная блядь
понесёт репортаж в пресс-клуб,
стаи ловких менял
мне добудут Бодлера том,
и я буду читать
под орган из тюремных труб...

Но с ухмылкой глядит
напомаженный педераст -
молодой адвокат,
поправляя манжеты шёлк.
Он рождён победить,
выбить право моё горазд,
и меня во сто крат
в этой жизни он превзошёл.

Острым, алым клинком
восходящего солнца луч
проколол мне глаза
и швырнул меня в новый день.
Не страдал ни о ком
я вчера, не смышлён и жгуч -
а сегодня - назад
из глазниц только смотрит тень.

По следам Апостола Павла

Picture by Iregret (c)

«Я есть Тот, Кто Есть; ты есть та, кого нет.»
Житие святой Екатерины Сиенской

I

Смогу ли я покаяться однажды
Пред Господом, в которого не верю?
Сегодня, слёзно каясь перед каждым,
Я дома своего открою двери;
А лунный серп один в ночи кромешной,
Как в темени судьбы осколок веры,
Что где-то между смертью и надеждой,
В цепях страстей подобен Гулливеру.
Пусть судит мир меня без оправданья
За правду, что скрывать уже не в силах;
Не помощи прошу я - наказанья,
Пока во мне страданье не остыло.
И боль моя - божественная рана
На том конце космического ветра,
Четвёртого - по счёту Иоанна -
Да первого - по зову Люцифера.

II

С рубинов Княжьих алый свет струится,
Моя мольба звучит в чужой октаве.
И лучше бы молчать, а не молиться:
Врагу я - камень в золотой оправе.
Моё добро, как раковая клетка,
Плодится, раздувая грудь стенаньем,
Не ты ли, Князь, добро направил метко
В сердца людей для пущего страданья?
Я разгоняю снов глумливых стаи,
За ними то, в чём боязно признаться.
С моим врагом я всею жизнью спаян,
А с другом мне не велено свидаться.
И прока нет в молитве, что от страха,
В больных речей густой и горькой рвоте -
Во мне самом - и Княжий трон, и плаха,
И поклоненье вечной несвободе.

Ко мне вернулся сон

Автор иллюстрации Валерий Бредюк (с)

Ко мне вернулся сон из времени до бедствий,
И я гулял с отцом по закоулкам детства,
Где ветхие дома, покошенные стены
Да прелая листва в волшебном запустеньи,

Там запахи травы, вечерние аллеи,
И на асфальте швы путей узкоколейных;
Там церковь и погост, поющие цикады,
И жёлтой дымки мост с фонарной эстакадой.

Ладонь отца тепла, слова верны и метки,
А спящих окон мгла затягивает ветки.
И в сердце страха нет - тут всё обжито нами,
Идущими во сне с открытыми глазами.

Суметь бы в час теней, в застывшей пантомиме
Увидеть дверь в стене - да не пройти бы мимо...
Наш взрослый разговор открытия пророчил -
С тех неоглядных пор мне полюбились ночи.

Я верно заболел - такое может сниться
В январскую метель, когда душа, как спица,
В горячности тонка, и за завесу тайны
Её ведёт река видений стародавних.

Но если я проснусь, с утра услышав море,
И напоют мне грусть рассветных чаек хоры,
Пройдёт ли мой недуг? Взойдут ли силы полны
На брег моих разлук воспоминаний волны?

Зашелестит ли бриз, да тех ли дней шептаньем?
Ночных чудес эскиз найду ли я в кармане?
Сыщу ли полотно, где сын с отцом успели
Упрятать город снов в поблекшей акварели?

Как глупо, как странно...

Как глупо плакать по ночам
И говорить с самим собою,
Позволив искренним речам
Уйти в безмолвие без боя.
Как глупо думать о других,
Особенно о тех, кто предал,
И, чувства заточая в стих,
Считать стихи своей победой.
Как странно плакать по ночам...

Вот вдаль уплыл вечерний свет -
Часы озвучивают полночь.
Моей любимой рядом нет,
И некого позвать на помощь.
Я ухожу в безлюдный мрак,
И обретя второе зренье,
Смотрю, как правит миром враг
В кроваво-красном опереньи -
Как глупо думать о других...

Мои друзья - всего лишь сон,
Мои стремленья преходящи,
Дневная жизнь - иллюзион,
И в нём я сам - ненастоящий.
А тут начало всех начал -
В ночной тоске, во мгле прозрений,
Где злой оракул отвечал
На все вопросы без сомнений.
Как странно видеть и молчать...

Под утро я вернусь домой,
К любимой, что меня не знает,
И думает, что спит со мной,
Но, словно по дорогам рая,
Во сне идёт по тропам дней,
Моей руки не отпуская -
Мне дорог плен её речей,
Её любовь - живое пламя.

Как глупо мне не верить ей...

За пределами жизни и смерти

Picture by Zdzislaw Beksinski (c)

Я очень хотел бы оставить судейское кресло,
Простив злодеяния всем рукотворным богам,
И спрятаться в трюме до срока отплытия, если
Пиратское судно пристанет к родным берегам...
Так было не раз - не в одной из потраченных жизней,
Где мой одичалый двойник, сотворённый из снов,
Бежал из кромешных миров нескончаемой тризны
В тени исполинов - забытых и мёртвых богов.
Огонь Прометея в его терпеливой ладони
Напрасно пытались дождём усмирить небеса.
Вослед двойнику - мне ли? - ветер по-прежнему стонет
Да вечность клянёт, и людские крадёт голоса...

Я крошечной птицей взлечу над горячей пустыней,
Уликою вечных, невольных миграций души.
Мой след на земле потеряется, но не остынет:
Продолжит мой путь горемыка судьбы - вечный жид.
Прославлю орлов, что склюют мои слабые крылья,
Убийц, что настигнут моё воплощенье в пути:
Я с каждым из них за кулисой космической пыли
Ещё до рожденья смертельный сюжет утвердил
С одной только целью - пройти Рубикон пониманья,
Нарушить недвижность незыблемых вех бытия,
Но только изменчивость так вдохновляет и манит,
Что сердце легко покидает ничтожное "Я".

Когда-то планктоном я плыл в океанском раздолье,
И видел вокруг облака из акул и китов,
Измерив столетьями жизнь без рассудка и боли
В объятиях мрака иссиня-божественных снов...
Как мне бы хотелось отринуть судейское кресло
Дуального мира, где зло и добро в тупике;
Любить, как святой, без томленья и жара во чреслах,
Корпускулой жизни с волною нестись по реке,
Звучать стоголосо в причудливом эхо каньона,
Зажечься костром в белизне ледниковых широт,
Пьянеть от нектара в лозистых садах Вавилона
И плакать под утро зарянкой у царских ворот.

Стихают стихи, как стихии порой засыпают.
До смерти осталось всего два воздушных глотка.
Я в нынешней жизни давно отделился от стаи,
И старость души - это близость иного витка
В спиральном круженьи, безумном кармическом вальсе,
Но свет Прометея всё ярче и ближе ко мне,
А я тороплюсь и бегу вечно-юным скитальцем
На бал сотворенья по тропам холодных камней.
И нет остановки, движенье - всему оправданье,
Где тысячи эр я пытаюсь мой сон воплотить:
Пылать вне эклиптики яркой кометой желанья,
Утратить и снова обресть путеводную нить.

Не разливай вино речей

Иллюстрация: Jone-Reed (c)

Не разливай вино речей,
Не воскрешай дурманы лести.
Отныне мы с тобой не вместе,
Последний мой сонет - ничей...
И чайный вкус твоих бесед
С годами стал горчить от бед.

О, муза, твой опасен вздор.
Не мир, но меч несёт прозренье,
И то, что было вдохновеньем,
Теперь выносит приговор.
Не разливай вино речей,
Твои слова страшней мечей.

Долой послушного раба!
Я хам, торжественно-печальный,
Тебя настигший ночью в спальне
С холодным лезвием у лба.
Но нам обоим суждено
Под утро раствориться сном.

В ночи последняя строка,
Впитав угрюмый свет лампады,
Нас унесёт к истокам ада;
И чёрно-красная река
Из очагов открытых ран,
Змеёй окрутит юный стан.

Иных пленяй, скорбящий дух!
Резвись огнём конквистадора,
Тебя найдёт в земных просторах
И приютит безумный друг...
В сердца и мысли верных слуг
О муза, ты несёшь недуг.

Во снах неонового цвета

I "Зеркальный сон"

...похоже, транспорт, как в 30-х,
А свет грядущего - в неоне.
Я в безразличии, как в латах,
Качаюсь в медленном вагоне.

Неясен город, как палитра,
И запотели снизу окна.
В руках билет. Нет - карта мира,
Где нет ни адреса, ни дома.

А вместе с ними нет и страха -
Осталась лёгкая истома.
Мне слышатся мотивы Баха,
И в них твой голос - обертоном.

Но каждый призрак в том вагоне
Был на меня похожим чем-то.
И всё казалось цельным фоном,
Отснятой мною кинолентой.

Сон - зазеркалье одиночеств
Моих неясных, многоликих -
В сюжете всех моих пророчеств
Оставил только тень и блики...

И лишь за миг до пробужденья,
Когда и воздух стал зеркальным,
Тебя - безропотно печальным -
В своём увидел отраженье.

II "Удушье"

Познать всю суть любви незримо
Ты сможешь в час, когда поверишь,
Что нет её, и уязвимый,
Всем существом её отвергнешь.
Но, задыхаясь в смертной схватке
За жизнь, найдёшь её природу -
Она сродни в том кислороду,
Что ощутим лишь при нехватке.

III "Посмертная беседа с ангелом-хранителем"

Мы на незримой высоте, вокруг так тихо.
Царица-ночь встречает нас уже без грима,
Без тех ролей, что исполняли мы так лихо;
И даже боги нынче спят в тени Олимпа.

Здесь только правда, что рождается в беззвучье,
И право быть собой за теменью кулисы.
Вниз не смотри, мой ангел, там овраги-кручи,
Поговори со мной, ведь всё тебе простится.

Ты загадал желанье, бросив медь в колодец,
И я напрасно обещал его исполнить.
Со мной ты плакал вопреки своей природе,
А я бежал по морю, рассекая волны.

Я лгал тебе - с тобою ложь была искусством,
А ты узнал, что правды вовсе нет на свете.
Я много песен пел тебе - да всё о грустном,
И в оный час ты позабыл, что ты бессмертен.

В том жертвы суть - я прозревал, познав паденье.
Ты погибал, а я воскрес за шаг до ада.
Любовь есть лестница, ведущая к спасенью,
Но сами мы порою - только балюстрада.

Тебе вкус крови и земли пришёлся впору,
Но ты сумел сберечь израненные крылья;
И воскрешение твоё увидят горы -
А я у стоп твоих с земной смешаюсь пылью.

Но мои руки, будто сломанные сучья,
В последний миг к тебе потянутся, как к солнцу.
И будет петь твой мирный свет в моём беззвучье
И убаюкивать меня на дне колодца.

Пусть влекут тебя сны

Иллюстрация: Бато Дугаржапов

Памяти моей Джерри.

Половодье заката
вином полнит белые розы,
как бокалы, да кровью
алеет на белой одежде...
Пусть влекут тебя сны,
но не те, что ты видела прежде -
Твой последний покой
не встревожат ни ветер, ни грозы.

Пусть неясной виной я наполнен,
и сердца не жаль мне,
шепот трав, приютивших тебя,
все мольбы заглушает.
Свет уносят с собой в никуда
запоздалые стаи -
почерневшие строки
извечной небесной скрижали.

Если сон о разлуке
житейская мудрость развеет,
если к сердцу вернётся
дар пламенной речи однажды,
воспою тебя вновь,
преисполнившись светом и жаждой,
разбросав лепестки
позабытой весны по аллее.

А сейчас мне позволь
досмотреть этот сон до финала.
Нашу верность земную -
разлукой лишь можно измерить.
Я спасён,
ведь ещё до конца
не успел я поверить,
Что тебя больше нет -

это мне напевает устало
вешний ветер неловкий -
так небо прощения просит
За любимых, что были...
и будто бы не были вовсе...

Февральская звезда

Все следы замело за порогом –
Ни души в белоснежной дали,
Только ветры да память былого –
Запоздалое эхо Земли.
Это наших свершений зола…
Сквозь туман к охладевшему Фебу
Уплывают распятия в небо,
Покидая церквей купола.

Путь мой в храм поэтических граций
Все земное велит позабыть.
Я не волен ни ждать, ни бояться,
Ни знаменья просить у судьбы.
Но, оставив печаль позади,
Незнакомую душу я встречу
И скажу то, что верно и вечно:
«Здравствуй! Я потерялся в пути».

Но, как водится, с первого взгляда
Масти ангельской в ней не найду –
Сердце вымолвит: «Это награда»,
Разум: «Встретил её на беду».
Обречённым на счастье юнцом
Я с дороги к февральскому храму
Вновь сойду и весеннюю драму
Призову, не скрывая лицо.

Мне неведома правда о сроках,
Что положены нам на Земле –
Лишь бы завтра одною дорогой
Шли мы снова в заутренней мгле.
Быль и небыль да горечь в словах
Улетят невозвратною стаей,
А снежинки однажды растают,
Обернуться росой на губах.

Мы войдём вместе вечером в сени
И всю ночь просидим у огня.
Будет ясным без слов откровенье:
«Хорошо, что ты есть у меня».
А восход безымянной звезды –
На него ты укажешь мне взглядом –
Станет нашим венчальным обрядом
На осколках былой мерзлоты.