"Иному дню настанет свой черёд" (2008)

Заклинание

Picture by Andreea Anghel (c)

Пробудись ото сна, в безоглядной и чёрной дали
Звёздным ветром лети, скорой новью до самой Земли.
Вспомни имя моё да меня на рассвете найди,
Прислони мои руки к своей млечнотёплой груди.
Ты развей горький чад сна недоброго, тягостных дум,
Прогони беса цепкого, лихо моё и беду,
Чтоб сердечная тьма под твоею целящей рукой
Растворилась навек, и оставил меня непокой.
Ты – пророчество, ты – новый день, избавленье и свет.
Исполненье мечты, долгожданный и верный ответ.
Назови мне приметы пути, что из вечных потреб
Вдаль уходит туда, где мой сад и мой дом, и мой хлеб;
Где, купаясь в росе, машет крыльями птица-вещун,
И встречают зарю те, кого я так долго ищу.
В этог миг я проснусь, вспомню древнее имя твоё;
И в заветную даль мы уйдём незаметно вдвоём.

В неоглядной стране под названьем Нигде

В неоглядной стране под названьем Нигде,
В акварельном багрянце восхода
От ладоней моих два пути по воде
Пролегли, ожидая кого-то.

Я был выше волны, прочно стоя на дне,
И раскинул бескрайние руки,
Как распятый Христос - и в рассветном огне,
Небеса мне пророчили муки.

До морских берегов две большие руки
Доставали, а боги дивились…
В небе таяли звёзд ледяных огоньки,
И в ладье улыбался Осирис.

Первый путник, с опаскою глядя вперёд,
Шаг отважился сделать, и вскоре
Полусонный и крошечный с виду народ
Пересёк по руке моей море.

Я разрушил заклятье далёких разлук,
И разгневался бог непогоды.
Волны били меня, а сметённые с рук
Ветром люди попадали в воду.

Но и мною самим овладел древний дух,
Злых божеств имена прокричал я.
И проснулся… под утро в холодном поту,
А за окнами – сумрак причала

И немой океан – не видать берегов,
Да разлуки ветра над песками.
На Земле больше нет прежних, добрых богов,
Чтобы сжалиться нынче над нами.

Я жажду покоя

я жажду покоя,
как смерти желает
упавшая птица,
разбившись о небо
в погоне за солнцем.
но даже во сне
я лечу, как она,
в погоне за счастьем.
и вот проплывают
под станом моим
мосты, города и селения.
я был там не раз
на обедне и тризне,
и в чьих-то объятиях спал…
и нет того места,
которое я б мог назвать
чужим, незнакомым.
куда же лечу я?
на зов бессловесный
в погоне за тенью былого…
сложить бы мои
опалённые крылья
сорваться на землю
в раскрытую пасть
полуспящего города…
я жажду покоя
с таким вожделеньем,
с каким дряхлый старец
ждёт смерти…
в грядущем же тьма,
сизокрылые сумерки,
живая река,
полумёртвые люди.
и неосязаема
ноша моя,
и неотделима
моя грусть от сердца.
лечу в никуда,
перепутав сон с явью,
тот сон, что забыть
не смогу никогда…

Полёт над Голгофой

Я смотрю, по берегам разостлал
От деревьев тени смуглый закат;
И хожу - да всё по старым местам,
Но ни взгляда назад...

Опустели мои сердце и дом,
Каждый вечер ждёт меня лишь река.
Да истрёпанный ахматовский том
Вновь ютится в руках.

В мирозданьи наши песни живут
Бесконечной, неизбывной бедой.
Путь последний лишь сулит нам уют,
Долгожданный покой.

Друг сказал: "Пиши, покуда в устах
Слово есть - воздай живою строкой".
Сотни писем Богу я написал,
Опалённых тоской.

А в ответ мне лишь луна да сова
На вершинах замирающих крон
С удивленьем смотрят, пряча слова.
Им за то мой поклон.

Слишком рано постарел я, узнав
О грядущем всё, что знать не дано.
И мечты свои и отблески сна
Разбавлял я вином.

Слишком многих я оплакал тогда,
Всё простив им на кровавом кресте.
Отпускал без покаянья - суда,
И был с ними везде.

А теперь я жду последний полёт,
Свой полёт, что над Голгофою мук
У Христа забрал пророческий гнёт,
Воскресив его дух.

Но Вселенная молчит и молчит
Да от смерти всё меня бережёт,
Словно шлёт мне мириады кручин
Иезуитский божок.

А быть может, то Всеблагий, что мне
Преподал совсем не хитрый урок:
"Научись любить дороги камней
И ценить горький рок."

Варварство

Как будто наш мир обезумел,
А я стал робей и слабей.
Слагает несчастия в сумму
Хозяин судьбины моей.

И варварство лёгкой рукою
Кровавый колышет поток.
Но этих времён непокоя
Известен злосчастный исток:

Цари и мошенники вместе
Вершат над планетою суд.
И жертвою пагубной мести
Всегда был и есть мирный люд.

Но где отыскать снова веру,
На что нам теперь уповать?
Судьбы нашей стала примером.
В слезах Богородица-мать.

Где ты?

Иллюстрация: Юлия Прохоцкая (с)

Я тоскую теперь слишком часто,
Нарушая гармонию дней:
Человек эмпиреевой масти
Померещился в жизни моей.

Как безумец, хожу я, мечтая,
Разглядеть его в шумной толпе,
Но лишь воронов чёрные стаи
Надо мною ведут свой напев.

Что-то ветер в пути всё пророчит
На неведомом мне языке.
И, напрасно пробегав до ночи,
В тёмный час прихожу я к реке.

Есть ли лучше неё собеседник,
Что с собою уносит печаль?
- Знаешь, - ей говорю, - я бездельник,
Прежним стану теперь я едва ль.

А порою мне кажется, будто
Ни деревья, ни ветер всерьёз
Мне не внемлют – и близится утро,
И дороги не видно от слёз.

Возвращаюсь домой втихаря я
В нощный час поспевающих рос,
Спать ложусь и во сне повторяю:
«Где ты? Где ты?» – печальный вопрос.

Но со странным немым увереньем
Пробуждаясь для нового дня,
Вновь я чувствую – только мгновенье
Отделяет от встречи меня.

Меня больше нет

Picture by CocaineDeLux (c)

Так холодно, страшно… Закат за окном кровоточит.
Голодная сука скулит за калиткой моей.
И я, полумёртвый, лежу в ожидании ночи,
А прошлое видится низости всякой срамней.
Я снова в запое, в холодном поту, кем-то брежу:
Продажной ли девкой, чей запах хранит простыня,
Любимой ли, с кем я делил ложе страстное прежде,
Иль той, что, увы, никогда не встречала меня.
Я болен, душа моя полнится горькой блевотой,
И слёзы тщедушия вяло текут по щекам.
Напрасно молюсь я и жду в своём доме кого-то.
Все сердца порывы давно я раздал кабакам.
Сейчас бы забыться, мутнея и мыслью, и взглядом,
Как воск, растекаясь от жгучей отравы хмельной.
Мне будет казаться, что снова со мной кто-то рядом –
Каратель-Христос, что всегда меня честит виной.
Я вспомню о Боге, когда упаду слишком низко.
Оплачу и Агнца, и хилую веру мою.
Когда мы в беде, их почувствовать можно так близко,
Как чувствует смерть растерявшийся воин в бою.
Всё злато разменяно, годы потрачены всуе
В постыдном весельи, в компании близких лжецов,
Я только на миг просыпался и слышал, тоскуя,
Из памяти голос, шептавший заветы отцов.
Меня больше нет, я истлел от дерьма и заразы,
Душой не отпетой мой призрак идёт по Земле.
Ни времени нет, ни пространства, ни мысли, ни фразы –
Лишь тень, растворённая в тихой полуночной мгле.

Оригами надежды

Видишь, летят над холодной Землей
Тысячи птиц неразлучною стаей?
Кружат бумажною белой петлёй,
Тонкими крыльями машут устало.

Мы их отправили в долгий полёт,
Дав им рожденье больными руками.
Петь им нельзя, и никто не спугнёт
Наших посланников из оригами.

Сколько печали во влажных глазах
Юных ваятелей веры и силы...
Мир обернётся когда-то назад,
Их имена прочитав на могилах.

Если застынут в глазах небеса,
И отсчитает последние такты
Сердце, хранившее их голоса,
Я сочиню им другие кантаты.

Вечность когда-нибудь нас разлучит;
Пусть же другой нам не будет разлуки,
И испускают надежды лучи,
К миру простёртые детские руки.

Я сберегу то, что, может быть, мне
Будет судьбою подарено в радость.
И на холмы из кровавых камней
Выйдет другая и светлая младость,

Будет с ладони кормить наших птиц.
Белые крылья изящно сгибаясь,
Станут предшествием новых страниц,
В чёрное белым, как корни, врастая.

Видишь, летят над холодной Землей
Тысячи птиц неразлучною стаей?
Мир обхватив тонкой, хрупкой петлей,
Ночи и дни книгу жизни листают.

Мы их отправили в вечный полёт,
И до того они будут над нами,
Как обезумевший мир не прочтёт
Наше послание из оригами.

Кома

Нема моя душа, нет больше слёз в глазах.
Не мечется в груди молитва плачем.
Все пройдены пути, дороги нет назад.
И я теперь бесплотен и незначим.
И не уносит вдаль реки живой поток
Признания слова и вздох печали.
Надежда умерла, и с нею скрылся Бог,
И мир вокруг исчез за сотни далей.
Напрасны просьбы все, но, научившись ждать,
Я тщетность осознал любого слова.
Будь счастлив тот, кто мне не смог руки подать
И тот, кто в горький час покинул снова.

Молитва пилигримов

Иллюстрация: Carl Heinrich Bloch

Какую бесконечную усталость
Считает пульс ночами у виска?
Какая бесприютная тоска
В усталом сердце на ночь задержалась?
Напрасно ты испытывал судьбу,
Бросал монеты в воду - пожеланья,
Гадания, молитвы, заклинанья
Твою не потревожили судьбу.

Хоть ангелы давно сложили крылья,
Последнюю надежду потеряв,
Ты путь земной, как божий крест, приняв,
Пройди, отведав горечи и пыли.
А позже воздаянием тебе
За муки попадётся добрый случай -
О нём не забывай, бредя по кручам,
Его дождаться дай себе обет.

Пока ещё конца пути не видно,
И от ненастья тёмен небосвод.
Иному дню настанет свой черёд,
И недруги придут к тебе с повинной.
Благослови сиротскую печаль -
Она несёт рекою полноводной
Тебя из беспросветности холодной
В заветную лазоревую даль.

Я две свечи зажёг в безлюдном храме -
Я, как и ты, заблудший пилигрим.
И мы слезами с Богом говорим,
Не ведая, что так Он лечит раны...
В полночный час, когда наедине
С собою мы ведём не спор, но битву,
Ветра несут безмолвную молитву
Тому, кто с нами плачет в вышине.

Возвращение

Picture by Daimonion-in-Sound (c)

Под красной лампадою, в солнечной тихой неволе,
На тонкой и чистой, чуть влажной от слёз простыне
Лежал я недвижно и видел моря и атоллы,
Что раньше, при жизни, являлись нередко во сне.

Я видел деревни вечерней тоски и лучины
За бледными окнами тёплых и ветхих домов –
На серой планете их нету теперь и в помине,
Одни только призраки в груде забытых томов.

Ещё напевали дриады и в сказочных кронах
Встречали ступивших на лунного света тропу.
Но я, отказавшись от неба, пришёл к ним с поклоном,
И мне запретили войти в глубину одному.

Во тьме появились, смиренные, бледные лица
Далёких и близких, что знали когда-то меня
И с ними сюжеты, которым нельзя повториться.
Слова утешенья звучали скорбя и виня.

Проплакал весь вечер под кронами в сизых потёмках –
Мне некого было с собою позвать за предел
Утраченных лет; даже солнце бордовой каёмкой
Устлав горизонт, уплывало в чужой, новый день.

Я в реку вошёл, и прохлады воды причастился,
И в бликах пропал, как ничейный ребёнок в толпе.
Без прежнего тела уже не страдал и не злился,
Но вечность услышал, как тихий журчащий напев.

Поток извивался моей погребальною лентой,
Наполненный светом, был весь от луны в серебре.
Я ждал свой приют в безымянных когда-то и где-то -
Так ждут одинокие первых дождей в сентябре.

А там будет день, и рожденье, и новое тело.
Там вечность предложит иную дорогу принять.
Но как я смогу объяснить ей, что мир облетел я,
И, сердцем устав, не хочу возвращаться опять?

Я с тобой

H.K.

Небо ударило в сердце
Громом злословья и лиха.
Смолкли soprano и mezzo,
Стало пустынно и тихо.
Рухнули прежние вехи,
Ангел грозит нам трубой –
Сомкнуты влажные веки,
Только я рядом с тобой…

Сбился оркестр вселенной,
Солнца сиянье остыло;
Стало чужим и бесценным
То, что мы раньше любили.
Вера иссякла; в тумане
Спрятался месяц рябой.
Мир – как открытая рана,
Но я, как прежде, с тобой…

Сколько ещё испытаний,
Сердце, покуда ты бьёшься,
Нам с тобой выпадет – тайна,
Только лети – не сорвёшься.
В этом полёте печальном
Слышен ненастия вой.
Помни, мой друг, обещанье –
Буду всегда я с тобой!

Если в нас вера умрёт

Я руки протянул в закатный пламень,
И красный демон впился тут же в вены,
А сонм богов, безумных и спесивых,
Смеялся надо мною стоголосо,
Тряслась земля под пядями колосса,
Чьё имя Время – я не убоялся
Того, чем боги тешатся порою,
Сметая всё и вся в круженьи вечном.
А демон жадно выпивал из вены,
Не кровь, но жизнь – не силу, но надежду…
И я шептал: «Безумцы, мы, безумцы»…
Я утону не в сумраке вечернем,
Но в солнца огневом кровотеченьи.

* * *

И нет суда – есть только боль и совесть,
Нет палача – есть память об утрате.
Бессилия и жажды жизни помесь
Зову виной – и в этом виноват я.

Как грех один и – вечность наказанья,
Так выбор – миг, а всё потом – расплата.
Не есть ли боль – иллюзия изгнанья
Из Райских Кущ, в которых виновато

Гуляем мы во снах, что сочинили,
В очередной попытке примиренья
С заклятой правдой, верной ложью или
Стихией смерти и перерожденья?

На правильный вопрос – ответ лишь эхо.
На дерзкий – всеничтожное безмолвье.

* * *

Ты зовёшь мудростью смерть ради жизни. Ты называешь утрату везеньем. Сотни дорог
и отсутствие дома – шансом на новое воплощенье. Что же тогда мне ценить выше
неба? Танец, в котором до вечера будут бабочки день своей жизни кружиться? Миг
ли, который вовек не вернётся? Ласку, которую кто-то подарит после моей так
спокойно, забвенно? Новые цели и новую форму, ради которых утратит всю ценность
то, что вчера было счастьем и болью?
Что же бояться разлуки посмертной, если при жизни бросаем друг друга?..

* * *

Я знаю – во веки веков
Себе никогда не прощу,
Коль ветер стихий унесёт
Тебя для другого рожденья.
Позволь только пару шагов
Пройти – и тебя отпущу,
И брызнет рубиновый сок
Ветвей, что, противясь движенью
Стихий, не смогли удержать
Тебя – их последний полёт
В великую осень любви
Земную печаль преумножит.
Наш миг это вольная стать,
И если в нас вера умрёт,
Свобода страшнее вериг
Бездомность души подытожит.

Нет прощения тем, кто в беде согрешил

Нет прощения тем, кто в беде согрешил,
Если эта беда неизвестна.
Вкус обиды коварный – отмщенью посыл,
А прощенье – прыжок через бездну.

Нет доверия тем, кто сбивался с пути,
Тем, кто падал не раз – даже если,
Поднимался, боролся и сердца мотив
Нёс, укутав крылом, через веси.

И не время, что в пыль обратит всё и вся, -
Наша правда иссушит скорее
Веры чистый родник – он пока не иссяк,
Но нам дадено будет по вере.

А слова бесконечных напастей и бед,
Что мы выше спасенья возносим,
Оставляют в душе несмываемый след,
Словно плахи кровавые росы.

Есть предел пониманью, сближенью, любви –
Есть надежды извечное древо.
Коли словом я всё же тебя прогневил,
То молю: «Оглянись не во гневе».

Мутный поток

Пусть этот мутный поток
Слов и растерзанных мыслей
Хлынет в промокший платок
Вкусом солёным и кислым.
Это не слёзы, - пиши,
Хуев эстет, на граните:
«Рвота похмельной души».
Марионетки на нити,
Вы за прекрасные сны
Лишь раздвигаете ноги.
Евы блядящей сыны
Вновь – ясноокие боги.
Будут вам жертвы-дары,
Счастья убогого крохи,
Снова размен и пиры –
Только всё это вам похуй…
Дочери гневной Лилит,
Мстите за вечность и горе!
Я же страданием сыт,
Горе меняю на горы.
В горы бегу, словно вор,
Сам же себя обокравший,
Это ли божий укор?
Это ли мудрости чаша?
Я с бледнолицей тоской
И черномазой свободой,
В буре нашедший покой,
Кану в безвестные годы.

Стороннее движение

Picture by Alpo Syvanen (c)

Клонится солнце, словно сил нет боле,
Держать всю боль в калёной сфере воли,
И половина стынет в водной глади.

Но как душа, что помнит все столетья,
В закатном свете, в долгом междометьи
Я вижу жизнь в зеркальном отраженьи:

Всех предков, что в славянские застолья
В своей юдоли распевали стоя,
Всю их любовь, которой жили ради.

А мы с тобой – Эдемской битвы дети,
И сон Земли мешает нам заметить,
Что есть предел любому приближенью.

Кораблик-вечность с парусом из боли,
Резвящимся богам, что на престоле,
Не важен так, как огненный наряд их.

И пусть нас алчет горести эгрегор –
Хранитель-ангел, стерегущий неги,
Собою нас закроет в час отмщенья.

А я приму медвяный вкус раздолья,
И словно лёгкий ветер в жёлтом поле,
Моя рука в твоей утонет пряди…

Я только сон, мой голос только эхо
Погибших кораблей, и горе–эго
Моё лишь часть стороннего движенья.

О, тёплые, тёплые звёзды...

О, тёплые, тёплые звёзды,
Как холодно вам гореть -
Бросают небесные гроздья
Ваш свет на земную твердь.

Слегка содрогаясь в далёком
Сиянии в высоте -
Вы словно забытые строки,
Виновные в простоте...

Лампады эонов печальных
В извечной, бездонной мгле,
Вы стали последним причалом
Моей душе на Земле.

И пусть никого не греет,
Ваш непреходящий свет.
Вас ищут полночные феи,
Как люди ищут ответ...

А если мой взгляд утонет
В извечной, бескрайней мгле,
Никто про меня не вспомнит
На осиянной Земле.

За невозвратность каждого мгновенья...

За невозвратность каждого мгновенья,
За свет надежды и за тень любви,
За правду и за горечь откровений;
За строгое веление: «Живи!»;

За вечную твою тоску о доме,
Которой я теперь болею сам;
За то, что даже в сладостной истоме,
В объятия твои иду, как в храм;

За солнце в очаге твоих ладоней
И мирную вечернюю зарю
В твоих глазах, что вечности бездонней;
За век разлук – тебя благодарю!

И каюсь, в том, что сразу не поверил
Пророчеству любви – оно сбылось.
Я в том повинен, что боюсь потери,
И за столом с тобой всегда, как гость.

Пусть мимолётно и невосполнимо
На свете всё – мы вечны искони.
И я иду вослед тебе незримо
С молитвою «спаси и сохрани».

И никто не придёт

...и никто не придёт в обиталище тусклого света,
где в забытых стихов первозданной, таинственной мгле
зарождались светила, и звёзды купались в тепле,
где цветочный венок мне на память оставило лето.

...и никто не простит обветшалость готических окон,
от которых бежали по старому саду вьюны –
с ними я убегал в лёгкий сумрак незримой страны,
пряча сердце моё между строк сотворённого рока.

там поныне война, и соседствуют солнце и вьюга,
свет выходит из тьмы, забывая уроки Творца,
недоступен исток – от него лишь исходит пыльца,
разносящая жизнь в путешествии вечном по кругу.

а Творцу не дано говорить с человеком о воле:
постоянство ли, мудрость – скала на морском берегу –
как, скажи, остановит эдемских детей на бегу?
вот и я не могу... призывать к сопричастности боле.

это я виноват, что своей же темницы и ключник,
и угрюмый жилец с обожжённою воском рукой;
в том греховен, что мир и закон утвердил я другой,
в том, что, целясь в меня, плакал музы карающий лучник.

в том, что тихой молитвы с обветренных уст не слетало,
и неясное «я» для меня означало «ничто»,
в том, что вместо меча я держал перепачканный штоф,
и кого-то родного мне с детства всегда не хватало...

...и никто не придёт, не заметит могилы куплетов,
как и я, не постигнет возможных пределов любви,
постоит возле камня с портретом моим визави,
и, увы, не возложит венок, что оставило лето.

Пустые слова

Иллюстрация: Татьяна Быченко (с)

Памяти Ингмара Бергмана

Нет конца разговору в ночи –
Льётся исповедь горьким вином.
Сердце, пей эту боль и молчи,
Опускаясь на скользкое, тёмное дно
Океана разлук и кручин.

Завтра в храме холодном моём
В поздний час будет плакать другой,
И печалью его напоён,
Раскалённым речам я открою покой,
Словно жаждущим львам – водоём.

Но заслуга ли – чуткий мой слух?
Я чужою бедой искушён.
Оставаясь к себе нем и глух,
Не спасал я детей и к плечам грешных жён
Никогда не протягивал рук.

А пустые слова, точно яд
Или совесть, когда я один
Проклинаю свой чёрный наряд.
Мир изменит мятежник, солдат, властелин –
Кто угодно, но только не я.

И, беседуя с тенью Христа
Да врастая душой в образа,
Я виню их за то, что устал…
А зарница, до слёз обжигая глаза,
Очищает меня, как кристалл.

To Mika

Picture by MIA (c)

Я тебя заклинаю,
В час ночных холодов и зверей
Обернись тонкой ивовой тенью,
Дабы хищник тебя не пронзил
Ни горячим клыком, ни когтями.
Ты у тёплого края
Млечнолунной реки отогрей
Зябких крыльев тугое сплетенье…
Так райхоновый чай и кизил,
Согревали нас раньше с друзьями.

Ты напрасно сжимаешь
Рану в полой, дрожащей груди –
С неба бросившись, чёрные стаи
Истерзали тебя, Херувим;
Сердце слабое вороны съели.
Но тебе я желаю
Мирных встреч и ночлега в пути,
Да вина, что однажды растает
На губах, прислонённых к твоим
Поутру, после слёз и веселья.

Для себя попрошу я,
Чтобы сумрак, покрепче обняв
Плечи, руки мои, не позволил
Видеть сны наяву; чтоб молчал
Телефон; чтоб твой голос за дверью
Не мерещился всуе.
Чтобы осень штрихами огня
Рисовала на стенах раздолье,
И распахнутых ставней причал
Принимал только ветры и трели.

Всё простит нам забвенье –
Страшный друг, тайный страж, конвоир.
Пятипалых листов каравеллы
Высоту позабудут на дне.
Пусть – прошу я последнего счастья –
Веток сирые тени,
Словно тонкие пальцы твои
В изголовье моей колыбели,
Сонно, ласково машут всё мне
Издалёка, как будто прощаясь…

Орестея. век XXI-й

Памяти Марка Вайля

I «Вещий сон Аполлона»

Омрачён ясноокий защитник троянцев,
Беспокоят его окаянные сны.
Ночью нынешней видел он резвые танцы
Хищных птиц, взмывших в небо в разгаре весны.

В сновиденьи взбешённые, чёрные стаи
Раздирали крылами небес синеву,
А две тучные птицы, в низине летая,
То и дело бросались в густую траву.

За дрожащими, влажными веками видел
Аполлон, как зайчихе вцепившись в живот,
Два исчадия злых, проклиная Изиду,
Рвали клювами чрево и ели приплод…

* * *

Меч у Ореста в руках
Поразил материнское чрево.
Вещий сон заблудился в веках,
Став со временем божиим гневом.

II «Рождение царей»

Выйдя украдкой впотьмах,
Отчий кров позабыв слишком рано,
Мы мечтали построить дома,
Но остались на дне котлованов.

Голод и мор оттужив,
Мы дрались за клочки тех угодий,
Где земля нарядилась в межи,
Не пустив ещё хлебные всходы.

Так появились цари –
Из убийц – и воздвигли чертоги.
Человеческих жертв алтари
Освятили фантомные боги.

Стало вольней и сытей
Потерявшим рассудок владыкам,
Убивавшим и жён, и детей
В искушениях тяжких и диких.

III «Сон Пилата о царях земных»

Что тебе снится, Пилат?
Долгий пир и канун катастрофы,
Вдовы-матери римских солдат,
Или горб опустевшей Голгофы?
Смог ли ты встретиться вновь
В той долине пророчеств и слепней,
С самым злым и печальным из снов –
Сном Иуды о скором прощеньи?

Слышишь, как плачет навзрыд
Бывший царь, сна навеки лишённый?
Жгучей плетью до кости изрыт,
Пепел носит он вместо короны.
Всех в этом мире вдовей –
Он, вкусивший на празднике лютом
Дичь из мяса своих сыновей
И сблевавший кровавое блюдо.*

Что тебе снится, Пилат?
Власть безумных убийц над вселенной?
Бог в серебряном зеркале лат,
Что надеты на стражей геенны?
Спи, однокрылый Икар!
На полсердца ты стал ближе к Богу.
Новый месяц, нырнувший в анчар,
Не твоё ли поблекшее око?

IV «Дети ночи»

На суд людей – пожар войны, злодейства скверну!
Орест оправдан, но теперь решайте сами:
Увидеть сущность искони – карать неверных,
Трусливо прятаться за дверь или под знамя.
О, львиносердая пора!
Пращей наследье
Ещё не время собирать.
Кровавой снедью
Нас кормит хитрый супостат, и лозунг страшен:
"Всевластье черни, частокол тюремных башен!".

Но я за тех, кто пал в бою, отдал свой голос
Да помолился за рассвет иной эпохи.
И вещей птицы Гамаюн призыв: «Опомнись!»
Услышан после сотни лет,
И – смерть вам, боги!

Вас, дети ночи, ждёт покой и мрак забвенья.
Проснись и зри, святой Пилат, богоявленье:
Градозащитник Аполлон во всеоружьи
Ореста в древний пантеон ведёт сквозь стужи.

V «Орестея, век XXI-й»

наш выбор сделан –
не спеши трубить победу,
мой друг.
речей не надобно пустых.

и словом смелым
не давай себе обетов:
вокруг
руины прежней мерзлоты,

соблазн и трепет –
муки до изнеможенья –
в стократ
умножат страсть податься вспять.

кто перетерпит
боль и радость возрожденья,
утрат
казну и плуга рукоять?

нас, злых и сирых,
примирят и успокоят
не суд
богов и не дары волхвов –

отказ от мира
лживых псов и «крысобоев»
и труд
земной, являющий любовь.