"Океан Пабло" (2007)

Послесловие

Написано в соавторстве с Мией Могилевской

I

Лицемерье – выживанию порука,
Нашей слабости простое оправданье,
Вековечная и ложная наука,
Отдающая пророка на закланье.

За атласною чадрою стообличье
Прячет истину и верные ответы,
А свободу разделяют трели птичьи,
Что не знают ни лукавства, ни навета.

II

Так заманчивы всегда венцы из лавра.
За спиною шепчет ложь: «Иди – обрящешь!
Вслед за гимнами взбешённые литавры
Воспоют войны поход огнетворящий».

Рубикон мы преступали не однажды,
И победною зарёю Ар-Мегидо
Обагряла нам знамёна зла и жажды,
Наполняя кровью царские клепсидры.

III

Чёрный ангел в сердце поселился –
День и ночь тревога бьёт в набат.
Смерть за мной прислала Василиска
И жасмина сладкий аромат.

Пусть не ропщет недруг богомольный,
Надо мной не ставит крест чужой.
Я приду в Эдем путем окольным
Не с мечом – со страждущей душой.

IV

Спит во мне дитя, и память рая
Воскресает в разноцветных снах.
Слышу я, как море напевает,
Колыбель качая на волнах.

Ветхий дом стоит на побережье,
Детство предков помня и храня.
Пеленой окутав белоснежной,
Здесь когда-то встретили меня.

И не бездной мне открылась вечность,
Но небесной тверди глубиной.
За порог ступил судьбе я встречно –
Пегий пёс остался за спиной...

Белый лебедь чёрное сердце

I

Белый лебедь – чёрное сердце,
Лёгким шагом медленных терций
Путь свой вечерний проходишь устало,
Тенью скользя по орнаментам зала.

Белый лебедь – призрак из дыма,
Отблеск чистых крыл Серафима.
Ладанной струйкою вьёшься у ставни,
Слышишь, как плачет твой первый наставник,

Что глядит с портрета устало...
Он – Сен-Санс, повелитель бала.
Рама чернеет от горя и влаги,
Ноты ютятся на ветхой бумаге.

II

Вот и танец, ты его знаешь.
Колдовство чёрно-белых клавиш
Возвращает к истокам забвенного рая,
И послушны педали. Прошу, заклинаю:

«Белый лебедь, старую веру
Сыновьям преподай примером!
Будет век мой печальный тобою оправдан».
Нет ответа – под утро лишь дымка да ладан.

Белый лебедь – взмах обречённый
Серафима крыл опалённых,
Ты уходишь в рассвет – сердце чёрно от боли,
И возносится чад над угрюмой юдолью.

От раненой лучами чёрной ставни...

от раненой лучами чёрной ставни
закатный свет, как кровь в моих перстах,
и поцелуй не ласковый – прощальный,
напоминая о потере давней,
доселе пламенеет на устах.

лукавый слог мой ищет иноверца,
для жалостливой, дружеской слезы
не мудростью – бедою псалмопевца
и слабостью источенного сердца
взывает он к величию грозы.

а синий шрам на чреве небосвода
от молнии мой взор теперь пленит.
он ниспадает с облачного хода,
не ведая ни тяжести, ни брода,
слезами на тепло моих ланит.

и вижу я одно несовпаденье:
ужели так я слаб и так бескрыл,
что посвятил унынью с нераденьем
все дни мои и, как богоборенье,
дарованный мне от рожденья пыл?

пусть мимолётны все мои победы,
они дороже серой пустоты.
и я всегда силён, как боги Веды,
покуда сердце, чтя о них легенды,
ещё не в царстве вечной немоты.

Господь и раёшник

I

Когда в пустой и неоглядной бездне
Творец хандрил, кляня небытие,
Из уст его не разливались песни,
И слово, как стрела на тетиве,

Готово было вырваться в надежде
Начало дать невиданным делам.
Тогда Творец фантазии мятежной
Себя же разделил напополам:

И плоть от плоти – альфа, и омега,
И свет, и тень – вступили в диалог.
Делилось всё в бескрайних отчих негах
И постигало первый злой урок.

II

Известна суть божественных комедий.
Мир поделён, и каждый в нём лишь дробь:
В глазах – Творец, во чреве – тяга к снеди,
А в сердце алчность воспаляет кровь.

Пример вам – я, послушный звону меди,
Творящий сны озябшею рукой.
Раёк мой плачет, но смеются дети
За три алтынных над его игрой.

А речь моя – лишь притча во языцех,
Затерянный ручей среди камней,
И говорят со мною небылицы
На языке, понятном только мне.

Конец межсезонья

Мельчают страсти и обиды.
Мир по ту сторону нуля.
Заклятьем эры февраля
Не возвратить нам Атлантиды.
Вот полыхает мой костёр
Из старых книг, хранивших веру,
И требник тёртым Гулливером
Ступает в огненный шатёр.

Мечту, изволив из вертепа
Былых сует, пущу я в ночь.
Прими, молва, её, как дочь
Встречай её вином и хлебом.
А я стерплю небытие,
Захлопну штоф, уйду из дома,
Маршрут полуночный, знакомый
Меня найдёт на острие

Дороги в сумраке промозглом,
На перепутье ста ветров.
Где ждёт меня беззвёздный кров
Да экипаж с метелью в козлах.
Награда сердцу и уму –
Пейзаж, ославленный слезами,
И в мире, брошенном богами,
Никто не нужен никому.

И нас с тобою межсезонье

И нас с тобою межсезонье
Лишает слов. Мольба не в счёт.
Осенний прерванный полёт
Зима паденьем узаконит.
Каким бы ни было мученье
В плену сердечной немоты,
Песнь воскресить сумеешь ты
Лишь силой самоотреченья.
Не укоряя, но лелея
Свой труд кровавый: быль и ложь,
Однажды дар ты обретёшь
Зовущей к смерти Лорелеи.

Но с каждым годом песнь всё тише,
Глядишь ли утром ты в окно,
С любимой пьёшь ли ты вино
Погожим вечером на крыше.
И ветром венчанные стаи
Листают чёрным косяком
Небесной летописи том,
Где есть глава твоей печали.
Пусть невесомые монеты
Грядущих зим искупят вновь
Забвенье вдохновенных слов,
Простив их нам, как детский лепет.

Океан Пабло

Автор иллюстрации Дина Зарипова (с)

По мотивам произведения «Море» Пабло Неруда.


I «Ночь веков»

Ложится ночь узорами теней на берег океана.
Несчётных звёзд белёсый стяг над ней, как сребротканый саван.
О, ночь веков, найдёшь ли ты свой трон?.. под тёмною водою,
где лун вчерашних длится вечный сон,
и маской восковою всплывает новый месяц-великан, процеживая ряби,
но замирает, словно истукан, отведав мутной хляби.
А ветер помнит тысячи имён стихий, судов и пушек,
и стоголосый шёпот-перезвон распахнутых ракушек.
Настанет срок, и моря голоса, весёлый плеск отринув,
одно лишь эхо в каменных устах вручат навек пустыне.

II «Слова и волны»

О, темноликая волна, небесных гроз величье,
Тебя боятся племена, змеиные и птичьи.
Хулы и почести дары тебе несут, царица,
штормов жестокие пиры в Нептуновой столице.
От громких слов до немоты познанье путь проложит.
С волною песнь моя на «ты», но тишина дороже
Любого голоса тщеты в просторе мирозданья.
Легки слова у суеты, горьки – у покаянья.
Взлелеяв память тяжких лет, пройдя дорогой ада,
Я подарю любви куплет в ночи слепым цикадам.
Нагонит осень злую хмарь, сухой засыпав охрой
мой иезуитский календарь с пометкою «апокриф».
Слова вершат жестокий суд – всё, сказанное нами,
вмиг воплотив, они несут у нас над головами.
И стоязыкая хула, вослед ковчегу Ноя
бросая грозный постулат, становится волною.

III «Океан Пабло»

Не хлынет половодьем слов в копилку горя
труда и мудрости улов.
Старик и море поделят поровну надежд былых трофеи,
Заделав старой лодки брешь камедным клеем.
Под небосводом немоты иные виды:
Резвятся белые киты в морях Киприды.
Там с хороводами ветров, чей плен так сладок,
вся Сальватерра встретит новь в объятьях радуг.
Забыты карта и компАс!
Над океаном
Ведёт далёкий Волопас звезду в тумане.
А по тропе неярких снов, каймой причала
Бежит на чей-то тихий зов, влюблённый Пабло.

Игра слов

Не знают поэты, какие секреты
Скрывают потёмки кулис.
А там - в интернете - всеядные дети
И полчища форумных крыс.
Безумные феи лелеют трофеи,
Ругаются ямбом ежи.
Кишечных хореев болезнь – диарея,
Словесные нетерпежи.

Ещё для удобства есть клубы знакомства
Под видом искусства, мой друг.
Ты скользкие посты оценивай ГОСТом,
Иначе отправят на Йух.
Нимфетки и барды, б/у из ломбарда –
Кружится глумящийся вихрь.
Но биты все карты, хоть много азарта,
И каждый в душе богатырь.

Здесь всюду гетеры своих кавалеров
Любовной тирадой манят.
Страшнее холеры их сладость без меры,
Силлабо-тонический яд.
Поэты–вельможи, пусты, но пригожи,
У них есть почёта гарант,
А крепкие вожжи шагреневой кожи,
Неволят свободный талант.

Пусть гаснут ярила, ревут гамадрилы,
И рейтинг сшибает чердак,
Но жизнь учудила пустить всё на мыло.
Как мило – воспела бардак.
Штампованной тезы зубные протезы
Верлибрами челюсть свели.
А критик помпезный несчастной поэзе
Готовит уже костыли.

Охота на лис... Ликантра feat. Вячеслав Карижинский

Обреченная злость в зрачках,
В янтаре замирающих глаз,
Твоя жизнь в чьих теперь руках,
Открывающих шиберы?.. Фас!

По следам мчатся норные псы
Над норою ведут тихий счет.
Лишь мгновенье назад ты был жив,
Миг один роковой - и ты мёртв!

Вот и в горло вгрызается пёс,
Хрипом ярости слух твой пронзив,
Но агония крови и слёз
Лисий стон обращает в мотив.

Вот разжаты клыки - выдан приз.
Ожидая грядущий сигнал,
Псы, глядите из клетки на лис,
Чтобы сердцем запомнить оскал

И, взмывая к свободе опять,
Вновь по кругу бежать в тишине.
Вам кровавой межой станет пядь,
Чтобы с равными быть наравне.

Серые маршруты

Picture by Daimonion-in-Sound (c)

Один сонет от встречи до прощанья,
Единый такт в артериях Земли:
Звенит состав, и память расставаний
Так неотступно следует за ним.
А предо мною серые маршруты
Который год бегут уютных нег.
Здесь я не стал ни Цезарем, ни Брутом,
Но гордо выбрал имя – Печенег.

И чист мой взор, он с жаждой первородной
Случайных лиц исследует черты.
Когда пройдёт он тверди, ветры, волны,
Я за собою вновь сожгу мосты.
Так каждый раз в иллюзии движенья,
Забыть стараясь близких имена,
Я становлюсь померкшим отраженьем
И пленником вагонного окна.

Не тщась найти в плену зеркал убогих
И хитрых книг свой промысел земной,
Горячий кремень с посохом дубовым
Во сне являет ангел предо мной.
В пример он ставит каменные хорды,
Наскальный труд – там замысел иной,
И упраздняет вязкие аккорды
Простым мотивом флейты костяной.

«Имеешь то, на что не тратишь думы», –
Поёт мне ангел, – «Тяготы судьбы
Ты положи в суму, сложив их в сумму,
Сумей пронесть, пусть даже от ходьбы
Стопу украсят росчерком порезы –
Других чудес ещё не видел свет.
Беда не в том, что путь лежит по безднам,
А в том, что страсти их осилить нет».

Досель я в то питал слепую веру,
Что серые маршруты предо мной,
Железным пульсом пол Земли отмерив,
Однажды приведут меня домой.
Не впрок навет! Вот снова я проснулся,
Лучам чужой зари подставив грудь…

Есть те, кому никак нельзя вернуться,
Какой бы им ни предложили путь.

Баллада о правдолюбце

I

Однажды правда подольстилась
С коварной ласкою ко мне:
"Прими меня, как божью милость,
Да запрягай гнедых коней.

И днём, и ночью мчи по свету
С недоброй участью лжецам.
Ты станешь вестником победы,
А не тернового венца.

Возмездья жаждой плотоядной
Наполни свой мятежный дух.
Земель просторы неоглядны,
Гляди - да только ложь вокруг.

Пусть обличений меч разящий
Забудет ножны и покой".

Но нас подслушал древний ящер,
Скользнув морщинистой щекой
По приоткрытой двери в сени,
А за его спиной печаль
Шептала: "Ставь хоть на колени,
Сей мир изменится едва ль".

II

Мне вещим оком стала правда,
А я - глашатаем беды.
И цепью долгою кроваво
Тянулись вдаль мои следы.

Я был непрошеным пророком,
Мне ящер скалился вослед.
И глядя беспощадным оком,
Не прозревал я - только слеп.

Не видя чести без подмеса,
Я оступался на ходу.
Мне ложь стреляла прямо в сердце,
А я разил её в пяту.

И никому не став наградой,
Мой труд умножил только злость
Неверных жён да конокрадов.
Проклятьем мне отозвалось

Упорство, точно зов на плаху,
Когда прозревшие мужи
И те, порвав свои рубахи,
Меня прогнали за межи.

III

Судейской мантии достойней
Ковёр цветочника из роз.
Но мы за истиной в погоне
Несёмся прямо под откос.

И понял я урок нехитрый,
Где сам поставлен был в пример,
Что нет ни ящера, ни гидры,
Ни прочих бестий и химер.

Есть только выбор и стремленье -
Сих благ достаточно вполне,
Чтоб из закона одолений
Ступить свободными вовне.

Самих себя не став рабами,
Не состязаться с бытием
В краях, где дышит жизнь хлебами,
Где нет владык и нет систем.

Пусть исполняются желанья,
И каждый день идут с тобой
Любовь без права обладанья,
Мечта без воли быть судьбой.

Бесприютность

Когда я встретился с тобою, бесприютность,
В осеннем вальсе неприкаянных ветров,
Казалось, будто бы ко мне вернулась юность;
Стал хрупкий мир опять прекрасен и суров.
А взгляд летел ко дну немой свинцовой бездны,
Что распростёрлась над моею головой.
И в той стране дождей меня забытой песней
Встречал из мглы возникший ангел вестовой.
Преобразился мир, утратив очертанья,
И оттого я охмелел и стал храбрей,
Но вера в жизнь спасла мой разум от закланья
Чужим богам на безымянном алтаре.
И смерть не власть, и жизнь шальная эскапада –
Меня теченье приближает к водопаду…

А что же боль? – Она всего лишь пробужденье.
Страшнее сон, где неизвестность это бог,
Где жажда жизни носит бремя вожделенья,
А верность ближнему несносна, как оброк.
Мне одиночество не кара, но награда:
Коль счастья нет, то лучше горе, чем покой.
Найдётся место, где мне всё же будут рады,
И я свой путь закончу светлою строкой.
В бескрайней выси мчатся ящерицы молний,
Хвостами жгучими стегая небосвод –
Я вхож в пиры земных рождений и агоний.
Я сам себе предначертал судьбы исход.
Но, устремляя в бездну пламенные очи,
С надеждой тайной вопрошаю: «Где ты, Отче?»

Воздушный змей

Я сердце в небо отпустил
Воздушным змеем –
Стремился из последних сил
Змей к эмпиреям.
Лазурной бездною ведом
К мечте в зените,
Он всё кручинился о том,
Что связан нитью
С рукою твёрдою моей,
К Земле влекущей –
Но чем терзался он сильней,
Тем рвался пуще.

Лететь, доверившись ветрам,
Одна отрада –
Не знать, что ожидает там,
За ветроградом;
Неведенья манящий свет -
Пусть он обманет -
Не променять на правду бед
И тьму познаний.

Бумажный воин рисовал
На небе кольца,
И вот уже за перевал
Садилось солнце.
Я приготовился разжать
Кулак сомнений,
Но змей, устав так долго ждать,
Зарёй вечерней
В лучах неласковых остыл,
Бескрылой птицей
С непокорённой высоты
Ко мне спустился.

25.07.2007

Пристань голосов

Иллюстрация: Константин Стерхов "Далеко..."



Я пилигрим, влюбившийся в закаты, в мятежные симфонии морей, и сердца
путеводного стаккато с тревогою звучит в груди моей – я приближаюсь с каждою
секундой к той вечности, что дразнит моряков отчаянною песней de profundis* и
чайками под сенью облаков. А вечером, когда пустеет пристань, волна легко
касается земли, раскачивая мачты в небе мглистом; и шепчутся друг с другом
корабли.

Вот слышу я детей у старой баржи, на ужин опоздавших непосед – их голоса
задиристые старше самих себя на много тысяч лет. Они звучат с момента разделенья
земель и вод, и странствуют в веках, в небытие их не уносит тленье в скрещённых,
леденеющих руках.

А я хотел бы стать частицей мира, извечной, бестелесной и шальной – затерянной в
космическом эфире живой анахронической волной.

Однако, мне исход пути известен, объявит свой суровый приговор тотемный ворон в
чёрном поднебесье, мне прокричав однажды: Nevermore!**.

Прощание с Фениксом

Как сходятся тени в узор иномирных гармоний
Полуночным часом, ложась на дороги Земли,
Сойдутся две линии: Жизнь и Любовь на ладони,
И солнечный пламень прощальный зардеет вдали.
Вспаришь ты, мой Феникс, над томным закатным багрянцем,
И, пепел роняя в горнило небесной тоски,
Растаешь, кружась в ритуальном египетском танце,
В свободном течении плавного жеста руки,
Который пошлю я с вечернею тихой молитвой
В края, где у храма тебя ждёт давно иерей –
Там крылья твои из червонного злата отлиты,
И прах твой возляжет на лучший из всех алтарей.

Меня ты учил видеть всё не глазами, а сердцем,
О прошлом не помнить, о будущем не размышлять.
Но добрые вестники-ветры затеяли скерцо –
Ты завтра вернёшься, и всё повторится опять.
Пусть чудо творит Гелиополис – город надежды,
И небом нисана нальются глаза-угольки –
Воскреснет мой Феникс, и мир, не похожий на прежний,
Приму я смертям и разлукам земным вопреки.
На нардовом ложе горит оперение птицы,
В чаду благовонном хмельной полумесяц повис.
Я длани сомкнул, как прочитанной книги страницы,
Где линии жизни сплелись c филигранью любви.

Метафизика юности

Picture by Lothar Adamczyk (c)

я знал когда-то бессловесный язык бушующих стихий,
бежал по радуге небесной и цвёл жасмином у реки.
я был погасшею звездою в плену космических ветров
и бесконечной чередою перерождавшихся миров;
я знал, о чём тоскует море, когда туманной пеленой
ненастье кутает просторы, и стонет ветер над волной,
ходил с Хайямом по долинам, цедил мускатное вино
и нараспев читал былины, людьми забытые давно.
а жизнь моя, как сновиденье, преображалась каждый миг,
не зная летоисчисленья, границ, запретов и вериг.
я находил везде посланья миров в непознанной дали
и мог, рукой коснувшись камня, узнать историю Земли,
пробиться сквозь земные толщи, как родниковая вода…

но сон закончился - я больше его не видел никогда.

Закат

Окутана Земля малиновым свеченьем,
И солнечных лучей усталый хоровод
Ушёл за край земли в безмолвии вечернем...

...Но почему закат был ярче, чем восход?

Я долго постигал рублёвские иконы,
Пытался их прочесть, как книгу, между строк;
Законы строгих форм я замечал охотно,
Но нехотя, увы, осваивал урок.

В нём жертвенный огонь соседствовал с бессмертьем,
И мужеством своим достойная похвал
Мать видела Христа в объятьях жгучей плети –

За муки Бог потом её короновал...

А лица в наши дни хранят посланья те же:
Краса таит порок, страданье – чистоту,
Да только Колизей стал цирковым манежем,
И вещих голубей сбивают на лету.

Я вижу, словно сон, картину мирозданья:
Воскресший Логос вновь, покинув отчий дом,
Являет на Земле науку покаянья,
И знает наперёд, что будет с ним потом.

Он – вечный Прометей, несущий пламя жизни
В холодный мир скупцов, где истина – платёж.

Возносятся к Творцу хвала и укоризна,
Как терпкий фимиам и авраамов нож...

Так множит человек раздумий тяжких бремя,
Не ведая о том, что жизни естество
Несёт в себе самом погибельное семя,

Лишь в свой закатный час срастаясь с божеством.

Романс неудачника

Крупицами памяти жизнь пополняет копилку
Потраченных всуе надежд и чужих адресов,
Пустеет, как верхняя чаша песочных часов.
А я, как и прежде, один на житейской развилке.

Но это мой дом: перепутье, огонь у дороги,
И я лишь во сне проживаю вояжи миров,
Маршрут выбирая по линиям розы ветров,
В полёте дразня пилигримов Земли, колченогих.

Я вижу зверей на полотнах созвездий хвостатых,
На облаке млечном плывущего вдаль пастушка,
Он знает пути зодиака, хоть сам – три вершка,
По пастбищам Зевса он гонит небесное стадо…

...Так мимо меня проплывает само мирозданье,
И падают звёзды в игривое пламя костра.
Со мной остаются ночные огни автострад,
Как тайные знаки, свидетели всех опозданий –

Им счёт потерял календарь, мой судья бессловесный,
А я только помню, как в старом пивном кабаке,
Цыганка врала мне, гадая по левой руке,
О новой стезе, что не будет ни злой, ни безвестной...

...Быть может, я нужен ночным запоздалым скитальцам,
Назначен судьбою стеречь придорожный маяк.
А те, кто смелее, кого ждут вино и очаг,
Свернув на развилке, к рассвету домой возвратятся.

Причастие

Я в рясу прячусь с головою, уcтав от слов до дурноты,
И причащаюсь немоты в исповедальный час с судьбою.
Я оставляю лжепророку постылой проповеди текст,
Трибуны, саны, ржавый крест, разноголосицы и склоки.

Благословляю все соблазны и упоенье красотой,
Мужей, берущих на постой блудниц, избегших лютой казни,
Лжеца змеиные дороги и безоглядность палача,
А с ними беды и печаль – весь мир, оставшийся без Бога.

Прошла пора молить о жизни, настало время жить сполна,
И с глаз упала пелена небеснотканых утопизмов,
Что проживают краем сердца, в стране иллюзий и сует,
Пусть украшением бесед они послужат двоеверцам.

Я принимаю омовенье дождей кровавых над Землёй,
На шее затянув петлёй аркан жестоких откровений.
Я причащаюсь злодеяний всех императорских торжеств
И стохастических божеств, меня предавших осмеянью.

Импровиз на темы повседневности

I

Когда ревнитель истовых молитв
Радел о благе в сумеречной келье,
Закон жрецов – державный сателлит -
Уродовал пророка в подземелье,
А летописец – доблестный пиит –
Готовил кривды пагубное зелье,

И мы впитали вымысла нектар,
И кажутся те битвы нам честнее,
Что в филигранных росчерках.
Чернеет
Строфой замаскированный тартАр.

Но к нам идёт с бедою пострашнее
Мессия из богемы - Бальтазар.*

II
Эстетика бегущих от чумы,
Романтика изысканных недугов
Туманят неокрепшие умы,
Ведя людей по замкнутому кругу:
От будуарных трапез до сумы,
От неги до потери сил и духа.
И в мире нет опаснее тюрьмы,
Чем заточенье зрения и слуха
В мирАже благоденствия
(Прикрас
Довольно там, и ради капитала
Всё переврёт ханжа у пьедестала,
В подмогу взяв Элладу и Парнас)

Но помни, жаждой злой толкают нас
На преступленья эти идеалы.

III

Не землемерной цепью –
Звеньями веков,
Извилистою нитью родословной
Измерен путь к печальным 90-м...
Не эфемерной целью –
Сечами клинков
Ознаменован ход кроваво-сорной
Истории,
Но мудрости приростом
Наивно мы считаем этот ход.

IV

У ног зияет пропасть,
И туман,
Хмельной, упрятал даль от наших взглядов.
Забыв о боли неизжитых ран,
(Стопа к стопе) мы ходим стройным рядом
По краю бездны
Сонно и без чувств.

Но сядет ли на плечи голубь-вестник,
Разбудит ли, пропев господни песни
Иль новый уравняет нас Прокруст?
Не дыбою, так сытостью утроб,
Как некогда серьёзной побасёнкой
Философ уравнял купель и гроб,
С водою вместе выплеснув ребёнка.

V

Молящиеся вновь расшибли лбы,
И тучный пастырь ропщет сам на Бога:
Земля, мол, скоро встанет на дыбы,
Да мрачный ангел затрубит из рога.

Но сам – халдей – тайком от нас следит
За царскою корявой пятернёю.
Плевать на то – убийца ты, бандит –
Он спрячется с тобою под бронёю

В нелёгкий час отмщенья за грехи,
(Точнее, в смуте самонаказанья).
О том вещали босховы штрихи,
Предвидевшие тернии познанья.

А мы кутим, кагорами пьяны,
(За всё кляня судьбину-потаскуху)
Во славу нашей гибнущей страны,
Отца, и сына, и святого духа.

Три страницы дневника

Picture by Lothar Adamczyk (c)

I «Благословение апреля»

Как безоглядно мы бежали на пир несбыточных надежд. Весна берёзовой скрижалью
манила отроков-невежд. И мы вкушали без опаски "метафизических харчей”, живя
заоблачною сказкой, в пылу восторженных речей. Из нас был каждый Одиссеем, к
судьбе идущим напрямик. Благословение апреля – дороги век и встречи миг…

Воскресший мир весна-плутовка
Нам приносила в дар не раз
Огнями вечно юных глаз,
Но опрометчиво-неловко
Ложились смелые штрихи
На наши первые полотна.
А вольнодумные стихи
Под стать разлукам – были модны.
Казалось, будто бы везде
Встречались нам, увы, не те…
Но каждый год весна-чертовка
По строкам ветреных проказ
Ведёт свой вечный пересказ
С тысячелетнею сноровкой.

II «У невозвратности в плену»

Устал, заматерел в конец от глупой злости. У невозвратности в плену – ни слёз, ни тризны, и бледный всадник на коне* зовёт c погоста... В бумажной кипе утонул осколком жизни разбитый глиняный амур – к нему взываю: «Как мог ты стрелы растерять?» В осеннем вальсе так близок мой последний тур,** но замирают, подобно жилкам янтаря, сухие пальцы в неловком жесте, в пустоте безлюдных комнат… И вновь за окнами закат, извечно томный, зовёт на страшной высоте в багровый омут. А Бог ни в чём не виноват...

Воспоминания лелеет
В бокале аспидном абсент.
На серпантинах кинолент
Остались вешние трофеи:
Забытый хутор и река,
Листы исписанной берёсты,
Кувшин парного молока,
Непроходимой гати вёрсты,
Навечно запертая дверь –
Они так дороги теперь…
Но вот задумчивая фея
(Весны итоговый фрагмент)
На свой экранный постамент
Восходит снова, не робея.

III «Цветные тени»

Шумит листва над головой. Весь мир –живая карта странствий по неизведанным
пространствам, объятым вечной синевой. И нежной дрёмою глаза пленяют вновь
цветные тени от лёгкой златокудрой сени. Небесной глади бирюза и ветра медленный
рефрен зовут в заоблачные дали… Ужели осени пристало весной рядиться в сентябре?

А ночью будет звездопад.
Быть может, станет он последним,
Но я пробуду до обедни
Бессонным гостем у цикад.

А невесомая душа
Озябшим призраком под утро,
Вдохнув рассветной звёздной пудры,
Взойдёт над сенью, не спеша,

И устремится в небеса
На журавлиной колеснице…
Застынет после на ресницах
Солоноватая роса.